Пора меж волка и собаки - Андрей Синельников

– Бояр-то он одним махом угробил, – подумал про себя Гуляй, стоявший чуть в стороне на ступенях Собора Владимирской Божьей Матери, – Чую чья рука и чья голова. Чую, чьи речи в его уста вложены. А вторым махом он всех купцов, жидов и сурожан во врагов народа вольного превратил. Сильна Малка.

– В новых делах ваших, – опять пронесся над толпой голос царя, – Я сам буду вам, сколь возможно, судья и оборона, буду неправды разорять и похищенное возвращать!

– Все теперь, он и царь, и Бог, и все в его руках. Выпустили толстобрюхие власть из рук, вожжи, что держали столько лет. Вот так! Теперь и мой черед пришел! – Гуляй крутанулся на каблуках, как умел только он, и ввинтился в толпу ужом.

Работа по государевым делам забила ключом.

Через год царь собирал уже другой Собор. Собор опричный. Сто главных орденских глав было приглашено на него. Сто Мастеров, Магистров, Приоров, Навигаторов. Сто Посвященных и стоявших у власти в обителях братских, носящих схиму монахов-воинов. Собор, какого еще не видала Ойкумена со времени, когда братские общины в ней появились. Царь вошел в огромную залу нового теремного дворца в Кремле, оглядел лавки, отметил, что почти все черное братство здесь. Пригляделся, про себя провел границу между духовенством и монашеством. Отложил в одну сторону, да они и сидели так, как он делил в мыслях своих, будто кто их специально рассаживал. В одну сторону – архиепископов и епископов, во главе с митрополитом. Это тех, кто власть царскую хотел под себя подгрести. В другую сторону – архимандритов, игуменов и монахов-рыцарей – это опора братская. Начал спокойно.

– Братия моя милая, – скосил глаза на Макария, удовлетворенно заметил, как передернуло того, продолжил, – Все вы любимые мои князя и бояры, воины и святые отца сейчас в зале этой – братия общая, потому как званы сюда только Посвященные и те, кто братский Устав и заповеди блюдет. Многие святые обычаи наши поисшатались, многое духовниками нашими, без пригляду царского, учинено по самовластию, прежние узаконения, данные нам от царя-священника Мелхиседека, – он опять метнул взгляд из-под бровей в сторону митрополита, – Ага съел, – подумал злорадно, вслух же сказал, – Заповеди божьи без должной руки, без догляда остались в небрежении. Я вам братья задам вопросы свои, а вы мне дадите ответы. По совести и по сердцу. Как Бог велит и… как Правдой положено. Помоги нам Богородица!

Все утихли, расселись, и Собор пошел своим чередом. Заскрипели перья дьяков, вспотели лбы у служек, носящих свитки. Царь задал первый вопрос.

– Ответьте мне братья. Правильно ли Богу служим… и тому ли? – братия опешила, а негромкий голос невозмутимо добавил, – А именно… по тем ли Уставам, и те ли книги в обителях чтут? Да еще, те ли иконы пишут богомазы, и так ли, как завещано? А вообще, те ли обряды правим, али все наизнанку вывернули непотребством своим или злым умыслом? Отвечайте!

– Дозволь, Мастер, – встал суровый Максим Грек, назвав царя братским званием, – Меня тут не любят. Прозвище дали, мол, все я говорю и думаю с излишком. Да не в том дело. По моему разумению, подобает быть богомазу смиренну, кротку, благоговейну, не празднословцу и не смехотворцу, не сварливу, не завистливу, не пьянице, не грабежнику, не убивцу…

– Андрей Рублев чарку мимо уха не проносил, байки смешливые говаривал и сказы дивные пел, а гляди-ко, какие иконы малевал, – возразил ему отец настоятель Андрониковой обители.

– Будут хранить чистоту душевную и телесную, – не обращая внимания на выпад, монотонно продолжил Максим, – И учиться у добрых мастеров будут, тогда на досках и образа будут Святостью дышать. И еще добавлю, о другом. Кругом бесчинства, суеверия всякие. Запретить надоть занятия не богоугодные, чародейства всяческие и волхования. Книги злодейские, всем нам известные, давно в народ не надобно пущать!

– Поясни, – коротко бросил сумрачный брат, сидевший в темном углу.

– Рафли – книгу гадальную от старых Богов, да Шестокрыл – звездознанием пропитанный, да Аристотелевы Врата и другие книги старым духом напоенные. Надоть их отреченными сделать!!

– Сошли его государь по далее, – шепнула в ухо Ивану Малка, – Например в Оторочь монастырь в Тверь. Ему там место. Больно злобен и дремуч.

– Все брат Максим садись, Благодарствую за совет, – оборвал его царь, – Понял я, что не хватает надзора над духовенством. С энтого времени будет. И в кажном деле контроль будет, для чего по всем землям приказы учредим, в кажном деле свой!

– В обителях монастырских тоже пороков не счесть! – попытался выправить положение Макарий.

– Энто тоже надоть посмотреть, и к старым порядкам обернуть, а кто решил в новые заветы удариться, того в прорубь или на кол! – рыкнул царь, и все пригнули головы.

– Волшебство и колдовство повсюду разгулялось. Вон Москву чародейством спалили! – визгливым голосом вступил дядька царицы Анастасии Захарьин-Юрьев, – Меры надо принять супротив брадобрития. Содомский грех за ним прячут! Скоморохов извести! Руки попереломать и языки выдрать! Больно много чего поют и бают из старых былин богатырских. Праздники надо запретить, старым Богам поклонения, капища срыть, зничи погасить…

– А ты откель взялся? Хто тебя на Собор пустил? Схарьево отродье! – перст с царским перстнем уперся в грудь боярину, – Ты тут чего? Ты брат, али игумен? Могет быть ты архиерей, какой? Макарий! – перст уперся в грудь митрополита, – Ты его в сан рукоположил? Али я не знаю чего!?

– Нет, государь-надежа! Нет у него сана духовного, – торопливо выпалил Макарий.

– Тогда кто тебе слово давал? Смерд! Псари!!! – Иван повернулся к Угрюмам. Захарьина как ветром выдуло с Собора, аж шапка с головы слетела. Помнил, как Шуйского порвали.

Дальше все пошло чередом. Хотели духовники, церковники у монастырей власть и контроль государев отобрать. Нестяжателями себя назвали, мол, народ поймет и полюбит. Заслужили полной ложкой. Двоих под стражу прямо в палатах взяли и сослали в дальние же монастыри.

С зимних вьюг до первых одуванчиков заседал Собор. Все обговорили все окумекали, как дальше жить. И о выкупе пленных из неволи поговорили и порешили, что всем миром своих выкупать и раскидывать весь откуп по сохам, что бы всем народом, Русью всей откуп ненакладен был. Да и кажный, коли внес свою толику, горд будет, что брата из неволи вызволил. О призрении больных и бедных поднял вопрос Великий Магистр ордена госпитальерского. Иван ответил тут же.

– Повелеваю все больных и престарелых описать по всем городам, городкам и посадам. И в каждом городе устроить богадельни мужские и женские, как нам еще Андрей Боголюбский завещал. Там больных престарелых и неимущим устроить так, чтобы было, куда голову преклонить, довольствоваться пищей и одеждою, а люди, заповеди Боголюбского чтящие, пусть милостыню и все потребное им приносят. Так ли Мастер? – повернулся к Магистру.

– Так, А мы братья госпитальеры присмотрим за ними, чтобы жили в чистоте и покаянии, – сел, подобрав красный плащ.

Напоследок приняли «Судебник» – новый Устав, старые Правды заменяющий, да уложения о создании войска огненного боя – стрелецкого. Затем встал царь на высоком своем помосте, казалось, головой упираясь в низкий сводчатый потолок, и сказал, как отрезал:

– Всем теперь на земле сидеть. Две недели даю вам в году, когда можете с удела в удел ходить. Неделю до Юрьева дня, и неделю после. Все!

– Сгорела воля в пожаре московском! – вспомнил кто-то крик на пепелище.

– Сгорела!! – жестко и коротко подтвердил Иван Васильевич великий князь и царь всея Руси.

Глава 6

Всяк сверчок…

Цель, для которой требуются неправые средства, не есть правая цель.

Избранная Рада, возомнив себя умом и честью Руси пекла новые законы и судебники, как блины. Плодила Приказы и целовальников с кормленщиками. Целовальников, что бы службу судебную нести, как самой Раде надобно, о чем те и крест целовали на верную службу своим благодетелям. Кормленщиков же для помощи тем боярам и воям, что получили в кормление себе городки и посады, а сами править ими не умели. Вот кормленщики им в помочь, и пригождались, за малую мзду. Приказов же наплодили, как кролики по весне крольчат плодят. Тут тебе и земский, и житный, и городской, что бы хозяйство вести. Бронный, казачий и пушкарский для войны, а к ним: преображенский, рейтарский и стрелецкий. Иконный, печатный, посольский и постельный …каких только не придумали. На каждый чих – приказ. В каждом приказе – дьяк. Царь смотрел на все сквозь пальцы. Помнил, учила мамка, что, мол, пусть змеюка вся из своего гнезда-логова выползет, вкруг чашки со сметаной обмотается, тогда и сечь ее в мелкие куски. Раньше же не моги, глядишь, извернется в руке и обратно в темень под коряжину, под валежину. Отлежится, накопит яду нового – тогда жди беды. Невесть когда выскочит и кусанет, как Олега Вещего. Царь смотрел и молчал, стиснув зубы. В малой комнате своей читал челобитные Пересвета и сказания его.