Солона ты, земля! - Георгий Егоров

Эти мысли и бодрые речи делегатов настраивали Сергея благодушно.

Конференция проходила почти триумфально — сплошь победы, сплошь рапорты о хороших новых начинаниях — время такое, что даже этот, отдаленный сибирский район захлестывала волна энтузиазма первых сталинских пятилеток, волна стахановского движения, раскатившаяся с далекого Донбасса.

— Товарищ Сталин выдвинул лозунг: «Кадры решают все! — между тем говорил с трибуны молодой агроном райзо, длинноволосый, в очках и галстуке. — Вслед за Алексеем Стахановым, в четырнадцать с лишним раз перевыполнившим норму, появился на горьковском автозаводе Бусыгин, на железной дороге — Петр Кривонос, в текстильной промышленности — сестры Дуся и Маруся Виноградовы, которые вместо десяти станков стали работать на ста четырнадцати каждая. Появились ударники в сельском хозяйстве. Это — украинская колхозница Мария Демченко. — Парень, то и дело тыкавший пальцем в переносицу, поправляя сползавшие очки, вдруг сдернул их и уставился в зал по-стариковски тусклыми, невыразительными глазами. — В счастливое время живем мы, товарищи. Всенародное движение за перекрытие норм нашло поддержку и у нас в районе. — Агроном снова водрузил на нос свои большие очки и стал опять привычным, глазастым. — Петуховские комсомольцы, например, нынче осенью взяли обязательство провести обмолот убранного простейшими машинами хлеба за две недели. И выполнили это обязательство. Это, товарищи, заслуживает всеобщего одобрения и поддержки.

В конце председательствующий Урзлин предоставил слово новому секретарю райкома партии Переверзеву. При Данилове его мало знали, слишком незаметным был. И сейчас рассматривали его с любопытством. Сутулый, с густой сизой синевой бритых щек и сросшимися на переносье бровями, он многим показался мрачным, нелюдимым. Но стоило ему заговорить, как первое впечатление мгновенно исчезло. Голос у него был приятный, слова цеплялись одно за другое легко и свободно: они катились по залу, словно бусинки по ниточке — кругленькие, отшлифованные, сверкающие. И речь его как ожерелье, разноцветная, переливистая. Новый секретарь говорил о всенародном трудовом подъеме, о счастливой жизни, в которую вступили советские люди и, в частности, колхозное крестьянство.

— Но враги народа, — говорил он, все больше и больше завладевая залом, — не хотят пустить нас в светлое здание социализма, на каждом шагу строят нам козни, вредят. Эти враги коварные…

— Вы нам хоть одного покажите, — выкрикнул кто-то с места. — Хоть бы посмотреть, какие они бывают!

— Правильно! — поддержал другой голос из самого угла.

Переверзев выждал тишины. Продолжал:

— Враги не ходят сейчас, как во времена коллективизации, с обрезами под полой. Поэтому разоблачить их очень трудно. Они — волки в овечьей шкуре! Они живут среди нас, пьют, едят вместе с нами, выступают с трибуны, говорят правильные речи, нас же призывают к бдительности, а между тем вредят. Поэтому каждый из нас обязан быть бдительным, каждый должен выявлять и разоблачать замаскировавшихся врагов. Это долг каждого!

— А у нас в деревне некого разоблачать, — не то с сожалением, не то с обидой негромко вставил чей-то голос, воспользовавшись паузой.

Переверзев поднял голову, посмотрел в сторону говорившего. Повернулись многие и в зале.

— Правда, — несколько смущенно добавил поднявшийся николаевский секретарь Виктор Шевелев. — У нас в Николаевке все свои. Все друг дружку с детства знают. Как же нам быть тогда? — развел он руками.

— Да, положение у вас хуже губернаторского, — услышал Сергей чей-то насмешливый голос.

В зале засмеялись.

Переверзев сдвинул брови. Он говорил еще долго, рассказал, как был разоблачен кладовщик «Сельхозснаба» Прокофьев, подсыпавший песок в автол и травивший колхозные семена. Рассказал, как за последние два месяца новый состав райкома партии разоблачил несколько двурушников, пробравшихся в партию. Но он видел, что романтичная молодежь, хотя и слушает с открытым ртом, но относится ко всему этому как к захватывающей завиральной истории.

«Действительно, пока они не увидят своими глазами результаты вредительской деятельности и самого врага, пойманного с поличным, они будут настроены так благодушно», — решил секретарь райкома, заканчивая свое выступление.

После конференции смотрели кино. Сергей сидел рядом с Катей в затемненном зале и с удовольствием, какого не испытывал раньше, сознавал себя не прежним деревенским гармонистом и заводилой, а серьезным, солидным человеком в паре с хорошей девушкой. А еще бы лучше, если бы Катя была женой — это выглядело бы сейчас солидно, он вообще уж не мальчик…

После кино он провожал Катю к ее родственникам. Она всегда у них останавливалась, и Сергей хорошо знал, низенький домик за густой зеленью палисадника. Но сейчас, за старым штакетником полно снегу, домик, казалось, еще больше осел, зарывшись в сугроб. Было тихо… Сзади еще бормотало, укладываясь спать, село. Они остановились у калитки. Катя положила руки ему на плечи, смотрела на него ласково и задумчиво.

Над домом что-то монотонно жужжало, как муха в окне.

— Что это? — спросил Сергей.

Катя словно очнулась:

— Где? A-а… Это Юрка, мой двоюродный братишка, двигатель мастерит ветровой. В пятом классе, учится, хороший мальчишка. Уже сейчас готовится в летчики. — Катя засмеялась. — Вчера пришел со слезами из школы. Говорит, модель сломал: вырвалась из рук, ударила завуча по лысине и разбила стекло.

— В здешней школе хороший кружок авиамоделистов. Я недавно был там… Как, говоришь, его звать? Юра? Не Колыгин?

— Колыгин.

— Знаю я его. Такой сероглазый мальчуган с кудряшками. Я ему грамоту райкома вручал. Его модель с резиновым мотором дольше всех летала. Молодец.

В эту минуту Сергей Новокшонов и не подозревал, что через много лет судьба снова сведет его с Юрием Колыгиным, сойдутся они на узкой дорожке и на всю жизнь, до конца дней своих запомнит Сергей это имя…

— Крайком что-нибудь ответил на твое письмо? — вдруг спросила Катя.

— Обещали скоро вызвать на подготовительные курсы при совпартшколе…

Монотонно жужжала вертушка над головой.

Домой Сергей ушел лишь после третьих петухов.

3

После отъезда Данилова кончилась для Сергея вольготная жизнь. Новый секретарь не терпел «самодеятельности». Буквально на второй же день он вызвал Сергея.

— В работе нужен порядок, — сказал он. — Ты всегда должен знать, где в любой момент находится каждый твой работник, и твой аппарат обязан знать, где находишься ты. — Сергей отметил, что при Данилове Переверзев обращался к нему на «вы». — Дисциплина — залог нашего успеха. Красная Армия тем и сильна, что в ней железная дисциплина. А комсомол должен готовить для армии молодежь дисциплинированной.

И Переверзев с первого же дня завел строгий порядок. Он умело распределил каждый час работы своих отделов и отделов райкома комсомола.

— Партийный аппарат должен быть гибким, — не забывал он повторять на совещаниях с работниками райкома. — И я добьюсь этого. Добьюсь, чтобы постановления бюро райкома и пленумов претворялись нашим аппаратом в жизнь неукоснительно и четко. Тех, кому не нравится этот порядок, не нравится дисциплина, держать в аппарате райкома не будем. А со временем и в партии им не будет места. Партия сильна своей сплоченностью и дисциплиной…

Многим, в том числе и Сергею, не понравился поначалу крутой нрав нового секретаря. Постоянно вспоминали чуткого, простого Данилова. Но шли недели, месяцы, привыкали, втягивались в работу по-новому райкомовские инструктора — вечные скитальцы, начали приноравливаться к новому начальству заведующие отделами. Выработался уже заметный ритм в жизни. Вскоре некоторые почувствовали даже облегчение — упростилась работа, не требовалось больше чего-то выдумывать, искать. Получил указание — поехал и сделал. Приехал — доложил. Яснее стали функции каждого, ощутимей работа. Кое-кто стал называть прежний стиль «партизанским», намекая на прошлое Данилова. Даже с инструктора Данилов требовал самого всестороннего вмешательства в жизнь хозяйств и принятия на месте самостоятельных мер. Сейчас говорили:

— Это хорошо, если кто соображает, а иной может таких самостоятельных мер напринимать, что потом и не расхлебаешь. Партизанщина устарела в наши дни. Сейчас райком по каждому вопросу должен иметь определенную линию, а все его работники — выполнять ее безо всякой отсебятины.

Этого и требовал Переверзев.

И только немногие, долго проработавшие в Даниловым, никак не могли согласиться с новыми порядками. Среди этих немногих был и Сергей. Он попал в эту «оппозицию» не по убеждению, а просто потому, что не знал другого стиля работы, кроме даниловского. Все, что делал Данилов, принимал Сергей не задумываясь, принимал, как единственно правильное. По-другому, совершенно по-новому стали жить работники райкома. Те, кто всегда был в тени, вдруг вылезли на свет, стали на виду, увереннее стала у них походка, тверже голос. Другие же, на кого еще недавно опирался Данилов, к чьему мнению прислушивался, ушли на хозяйственную работу, некоторые уехали из района —