Солона ты, земля! - Георгий Егоров

— Добрый вечер, Андрей Иванович. Слышу, вы пришли. Думаю, дай посмотрю на ваш улов.

— Вечер добрый, Аркадий Николаевич. Улов-то не ахти. Я ведь не за, рыбой хожу, а отдохнуть. Как говорили древние ассирийские мудрецы: боги не засчитывают в счет жизни время, проведенное на рыбалке. Вот я и стараюсь прожить подольше. Вы, случаем, не рыбак?

Новый жилец улыбнулся.

— Да как сказать? Люблю посидеть на бережке, помечтать. А больше — с ружьишком побродить, полюбоваться природой.

— Во-во… — обрадовался Андрей Иванович. — Значит, мы с вами коллеги. Садитесь, Аркадий Николаевич, чайком побалуемся. Привык к чаю с давних пор. — Он хотел сказать, что еще в туруханской ссылке Сталин пристрастил его к чаепитию, научил заваривать и разбираться в тонкостях этого напитка, но раздумал — покажется еще, что, мол, хвастается старик своим знакомством со Сталиным.

Они сидели долго, пили чай по-сибирски, из блюдца, разговаривали. Разговаривали в основном на отвлеченные темы: о деревне, о жизни вообще. Андрей Иванович пытливо выспрашивал нового человека, только что приехавшего из села, о делах, о людях, о настроении.

— Сейчас молодая поросль быстро поднимается, Андрей Иванович. В деревне это особенно заметно. Те, кто родился в самый канун революции да и в годы революции, сейчас уже к руководству приходят, берут в свои руки дела. Я увидел это вдруг, неожиданно. И подумал: как все- таки жизнь быстро меняется в наши дни, как быстро люди растут — не по годам, а духовно. Хорошие люди идут нам на смену!

Павлов улыбнулся в вислые усы.

— Вам на смену?.. Сколько же вам лет, Аркадий Николаевич, что вы о смене заговорили?

— Тридцать семь.

— О-о! Вам еще работать, да работать! Вы еще, батенька, социализм построете да и к коммунизму подойдете вплотную.

— Конечно, как говорится, дай Бог. Но я к тому, что те, кто сейчас входит в жизнь, настоящие люди, хорошие ребята. Выросшие на наших традициях, лишенные наших недостатков, ох как много они сделают!..

Павлов смотрел на своего нового жильца и думал: «Почему его перевели в сельхозотдел? Место ему именно там, секретарем райкома, среди людей. А его — бумажки писать, директивы разрабатывать…»

3

Малый зал крайкома был многолюден, гудел приглушенно, вполголоса. А народ все подходил и подходил. Еще утром заведующий отделом Дыбчик, больше обычного сияющий, сообщил Данилову:

— Сегодня будет совместное заседание бюро крайкома и президиума крайисполкома. И не просто совместное, а расширенное! Многих секретарей райкомов и предриков вызвали. Роберт Индрикович выступит сегодня с большой речью. Программная речь будет.

— По какому вопросу?

— По секрету вам скажу: получено постановление цэка…

И вот зал наполняется. Многих секретарей райкомов и председателей райисполкомов знал Данилов. Некоторые подходили к нему, здоровались, шутя поздравляли с новой должностью. Подошел Матросов, моложавый, подвижный, секретарь Северного райкома партии.

— Приезжай, Аркадий Николаевич, к нам в район. По первому снежку на медведя пойдем, а? Сохатого много.

— Это хорошо бы. Да, слушай, мне сообщили, что к тебе в район уехал жить один мой партизан, исключенный из партии, ты бы…

— Знаешь, Аркадий Николаевич, — нахмурился Матросов, — сейчас не до партизан. Видишь, собрали всю нашу капеллу — непременно кого-то исключать будут из партии.

Не слышно, кого? Время такое? успевай только оглядывайся…

Вошла большая группа секретарей и предриков. Они оттеснили Матросова в узком проходе. Тот махнул рукой.

— Как фамилия твоего партизана?

— Егоров. Василий Егоров…

— Потом поговорим о твоем партизане…

За длинный, покрытый малиновой скатертью стол рассаживались члены бюро крайкома и президиума крайисполкома. Свободным осталось пока только одно место напротив председателя крайисполкома Грядинского. Ровно в шесть — минута в минуту — быстро вошел начальник краевого управления НКВД Заруцкий. В новой форме, внеденной ВЦИКом и Советом Народных Комиссаров около месяца назад — длинная гимнастерка тонкой шерсти, подпоясанная широким ремнем с портупеей. На отложном воротнике бордовые петлицы с двумя красными эмалевыми ромбиками, а на рукавах — золотистые широкие угольники. Все обратили внимание на новую форму, почти все увидели ее впервые. Когда Заруцкий сел, Грядинский наклонился к нему через стол, улыбаясь, что-то сказал. У того дернулась губа — получилось подобие улыбки.

Последним, легко и уверенно, вошел Эйхе. Высокий подтянутый, в темно-синем костюме и галстуке. Данилов сразу и не узнал его без бороды. Эйхе сел за стол, окинул зал своими красивыми с поволокой глазами.

— Начнем? С повесткой все знакомы? Возражений нет? Об итогах проверки партдокументов в томской парторганизации слово имеет секретарь горкома товарищ Селектор.

Аркадию Николаевичу всегда нравилось, как Эйхе проводит бюро — четко, конкретно, не размазывая вопросов, не потакая любителям длинных речей. За долгую работу секретарем райкома Данилов многое перенял у этого волевого, сильного человека. Прежде всего, перенял его способность быстро определять даже в самом хаотическом нагромождении фактов главный из них, выхватывать его и тогда уже расставлять все остальные. Вот и сейчас Аркадий Николаевич, слушая докладчика, не переставал наблюдать за секретарем крайкома. Тот переписывался о чем-то с Грядинским и Заруцким, изредка поглядывая на томича. Успевал и писать и слушать, не упуская ничего. Вот он, не поднимая головы, быстро переспросил:

— Сколько, говорите, исключили из партии? Триста девяносто три? А сколько из них разоблачены как контрреволюционеры?

— Девятнадцать.

— Это при проверке — девятнадцать. А при обмене партдокументов?

— Семь.

— Только семь? И вы думаете, что разоблачили всех?

Секретарь горкома нерешительно пожал плечами.

— Я вам гарантирую, что разоблачили не всех. Далеко не всех.

Секретарь горкома молчал.

Эйхе отложил в сторону бумажку, строго, но не повышая голоса, сказал:

— У вас есть еще что сказать конкретное, деловое? Если нет, прошу закругляться. Проверка — должна быть не ради проверки, а ради выявления и разоблачения врагов народа до конца, до последнего.

Томский секретарь постоял еще немного в конце длинного стола, потом собрал свои бумажки, отошел и сел у стены.

Первым выступил в прениях Грядинский, затем еще двое из членов бюро, потом — второй секретарь крайкома Сергеев. В заключение поднялся Эйхе.

Потрогал, словно собираясь с мыслями, черные англизированные усы.

— Кое-кто, — начал он, — пытался распространять махрово-оппортунистическую «теорию» о том, что двурушничество — это-де такой метод борьбы против партии, вскрыть который и до конца разоблачить невозможно. Эта вредная, оппортунистическая болтовня должна встретить беспощадный отпор. Товарищ Сталин в эти дни особо заостряет наше внимание. «Революционная бдительность, — говорит он, — является тем самым качеством, которое особенно необходимо теперь большевикам». И там, где организация живет настоящей полнокровной партийной жизнью, там, где партийная организация мобилизована и бдительность на высоком уровне, там, где внимательно и глубоко изучают каждого члена и кандидата партии, — там умеют за лицемерным обликом двурушника разглядеть звериную физиономию врага.

В Томске этого нет. Весь Союз, вся научная общественность Союза очень живо обсуждали постановление президиума Академии наук об академике Лузине. Вся научная общественность СССР возмущалась отношением Лузина к советской науке. Раболепие Лузина перед буржуазной наукой заклеймила вся страна. В Томске же, где насчитывается около восьмисот научных работников, почти никто на дело Лузина, на статьи в «Правде» никак не отозвался, словно дело Лузина никакого политического значения не имеет. Неужели вы полагаете, что в Томске нет лузинщины, нет отдельных проявлений раболепия перед буржуазной наукой? Разве в Томске не было таких случаев, когда некоторые научные работники открыто заявляли, что настоящим научным работником считается лишь тот, труды которого печатаются за границей?

Товарищи из Томского горкома заражены гнилым либерализмом к врагам народа. Вот вам факты. В партийной организации индустриального института состоял некий Новиков. Еще в 1933 году этот Новиков вместе с другим студентом пришли к секретарю партячейки товарищу Хайновскому и, нагло наклеветав на партию, поставили перед ним ряд троцкистских контрреволюционных вопросов. Тогда они получили от парторганизации только предупреждение. Люди занимались явной контрреволюцией, а их всего лишь предупредили! Больше того, гнилые либералы, хорошо зная о контрреволюционном выступлении Новикова (а об этом знали не только в индустриальном институте, но и в горкоме партии) допустили, что он продолжительное время состоял членом парткома и редактировал вузовскую многотиражку, протаскивая в нее троцкистскую контрреволюционную контрабанду. И только недавно, после вмешательства крайкома, Новиков, наконец, исключен из партии. Разве это не притупление бдительности! Разве так учат нас разоблачать и разить врагов Центральный Комитет партии, великий вождь и любимый учитель всех трудящихся товарищ Сталин!