Принцесса Володимирская - Евгений Салиас-де-Турнемир

Красавица села в изящную гондолу; около нее поместился ее новый любимец Чарномский и главная статс-дама Франциска. Все остальные разместились в других гондолах, по два в каждой.

Гондольеры принцессы в красивых голубых костюмах, лихо и мастерски, бросив весла в воду, налегли на них, и гондола двинулась, поворачивая носом от берега к лазурному горизонту, где сливалось море с небом. Вдали виднелась черная точка, и в толпе спорили о том, достигла ли флотилия корабля.

Долго на берегу продолжались восторженные клики праздных, веселых сынов богатой, славной и могущественной республики.

Гондола принцессы была уже далеко от берега; остров Лидо был в виду, а здесь, на Рива Скиавони, все еще толпился народ, сожалея об отъезде красивой принцессы и желая ей скорее всякого успеха в ее предприятии.

За последние дни ни для кого уже не было тайной, что принцесса – дочь покойной русской императрицы и отправляется в Константинополь по приглашению самого султана, воюющего с Россией.

Когда гондола принцессы приблизилась к двум кораблям, на ближайшем из них, принадлежавшем Гассану, появились на палубе из каюты Радзивиллы и их ближайшие друзья и наперсники. На корабле Мехмеда поместились все второстепенные лица свиты и главным образом французские волонтеры, офицеры.

Принцесса со своей свитой поднялась на корабль и здесь, на палубе, была почтительно принята князем Карлом и проведена в приготовленную ей каюту.

Оба корабля были окружены на далеком расстоянии, по крайней мере, двумястами пестрых гондол. Половина из них была уже пуста, сдав на корабль путешественников; в остальных оказалась публика – те же любопытные, которые не ограничились проводами на набережной, а явились сюда поглазеть, как двинутся в путь принцесса и польские вельможи.

Скоро капитаны подняли якоря; чей-то мелодичный голос на корме корабля Гассана неожиданно для всех звонко, восторженно запел «Ave Maria». Все мужчины поснимали шапки и примолкли в мысленной молитве. И среди тиши лазури моря и неба оба корабля на веслах, длинных, просунутых по бокам, двинулись с места.

Со стороны казалось, что это два гигантских насекомых, которые, медленно переворачивая дюжиной лапок, скользят по поверхности воды.

Через час в открытом море задул маленький ветерок; корабли подняли паруса, убрали весла и пошли. На обоих кораблях было особенно тихо; пассажиры, первый раз пускавшиеся в открытое море, присмирели, и у каждого на душе было смущение.

Один Шенк был счастлив и рад увидеть свет божий, чувствуя себя в безопасности.

Капитан Гассан стоял на самом краю выдающегося носа своего корабля, где был золотой дракон, размахнувший крылами, лапами и хвостом. Гассан в своем красивом костюме, с широким красным поясом, за которым торчали кривая шашка и длинный кинжал, в красной феске, надетой набекрень, был особенно красив в этот день. Вряд ли какая-либо красавица серьезно испугалась бы, попав в плен к такому пирату.

Гассан стоял задумчивый, выдвинув одну ногу вперед и держась за позолоченное ухо дракона. Несколько раз подходили к нему по очереди путешественники все с тем же вопросом, что он думает насчет погоды.

– Погода великолепная, слишком хорошая, – отвечал Гассан, – но вот чего я не люблю!

И, устремив свой проницательный орлиный взгляд на горизонт, он указал пальцем в открытое море. Но профаны-путешественники не могли ничего увидеть на горизонте; там была только маленькая, едва приметная полоска.

Три дня продолжался путь мирно и беспрепятственно, но легкий попутный ветерок, помогавший движению, становился все сильнее; скоро пришлось убрать паруса совсем и взяться за весла.

Целые сутки затишья сделали Гассана сумрачным. Он ждал встречного ветра, и даже сильного. Ожидания его сбылись скоро.

Задул встречный ветер, усиливаясь каждый час. Море взволновалось. Путешественники, привыкшие к спокойному плаванию, находившие даже удовольствие быть на море, попрятались по каютам.

Ветер усиливался; море все вздымалось более – и началась качка. Еще несколько часов, и Гассан понял, что будет грозная буря, которая, по счастью, только изредка бывает на Адриатике и которой опытные моряки боятся более, нежели бурь на Средиземном море или в океане.

При сильном южном ветре воды Адриатического моря как бы вливаются из Средиземного между двух берегов и, не находя исхода на севере, производят водоворот гигантских размеров.

Скоро Гассан уже не скрывал от перепуганных, истомленных морской болезнью путешественников, что положение их опасно и что он поневоле должен плыть обратно; но, конечно, не в Венецию, а пристать в первую по пути пристань.

Благодаря сильному ветру, туго натянутым парусам, которые рвал ветер, корабль с неимоверной быстротой, часов через десять, увидел берег.

Гассан, которому все берега Адриатики, а равно и Средиземного моря были хорошо известны и даже полны воспоминаний за всю жизнь, тотчас же осмотрелся, узнал, где они находятся, и послал сказать принцессе, чтоб она успокоилась и что через несколько часов они будут в гавани, на острове Корфу.

Алина немало обрадовалась известию; качка и морская болезнь, впервые ею испытанные, подействовали на нее ужасно. Она почти без сознания, изредка приходя в себя, лежала уже не на койке, а на полу своей каюты, измученная, истерзанная и искренно веря, что она умирает. Ей казалось самым замечательным то обстоятельство, что в первый день бури она боялась погибнуть в море, утонуть в его волнах; теперь же она не ощущала никакого страха; в иные мгновения она готова была сама броситься и покончить с жизнью.

Это был бред, которому подвержен всякий, через меру страдающий морской болезнью.

Шенк показал и здесь свою почти собачью преданность этой женщине. Несмотря на то что он сам страшно страдал от качки, он бросил свою каюту и сидел у двери каюты Алины.

Сначала он поместился на скамье, но качка его постоянно сбивала на пол, и он кончил тем, что, привязав веревку к ручке дверей ее каюты, сделал петлю, накинул себе на руку и, покачиваемый из стороны в сторону, обливаемый волною, которая часто переливалась через палубу, он, как верный пес, сидел на страже, загораживая собою дверь к Алине.

Присланные от Гассана утешить принцессу доброй вестью передали ее Шенку. Шенк убедился сам, что на горизонте виднеется какая-то черная полоска, и вошел в каюту.

При виде его Алина, лежавшая на полу, приподняла голову и вопросительно, утомленно-мутными глазами поглядела на него.

– Берег, земля, – проговорил Шенк. – Гассан велел сказать, что скоро будем у пристани. Опасности нет.

– Я умираю, – прошептала Алина.

– Не бойтесь, никто еще от морской болезни не умер, хотя в аду побывал. Не положить ли вас на койку?