Буржуазное равенство: как идеи, а не капитал или институты, обогатили мир - Дейдра Макклоски

Центральное место занимает отношение к торговле и совершенствованию. Представьте себе Древний Рим, в котором большинство мужчин были увлечены гаджетами, в котором ручной труд или работа на абакусе считались почетными (honestus), в котором обладатели аристократического статуса и других нетрудовых должностей обычно изображались ленивыми и глупыми, в котором инженеры и изобретатели были героями, в котором о предприимчивых миллионерах писали восхищенные биографии широким тиражом, - и вы представите себе Рим, в котором произошло бы Великое обогащение. Аналогично, с несколько иным перечнем контрфактов, для Китая эпохи Сун, скажем, или Аббасидского халифата. Напротив, великий эллинский инженер Архимед (ок. 287 г. до н.э. - ок. 212 г. до н.э.) заявлял, что "работа инженера и всякое искусство, служащее жизненным потребностям, невежественны и пошлы"²⁰ Благороднее разрабатывать военные двигатели для государства.

Один из двух основных историков промышленного Просвещения Маргарет Жакоб (второй - Мокир) объясняет отставание французских достижений в экономике преобладанием религиозной оппозиции протестанту Ньютону (и в пользу католика Декарта) в период господства иезуитов в среднем образовании до изгнания ордена в 1762 г., а также "преобладанием государства и армии в области [передового] технического и механического образования" даже в конце XVIII века.²¹ "Когда из школ [во Франции, в отличие от буржуазной Великобритании] выходили инженеры, получившие научную и механическую подготовку, они в подавляющем большинстве были аристократического происхождения... [и], как правило, становились военными слугами государства", а-ля Архимед. Одним из них, например, был мелкий аристократ с Корсики, окрещенный Наполеоном ди Буонапарте, который в 1784 г. окончил основанную в 1750 г. для менее состоятельных аристократов, предназначенных для службы в армии, Школу кадетов-жантийцев (обратите внимание на слово "жантийцы", буквально "высокородные люди").

Тем не менее Якоб хочет оспорить "шибболет в исторической литературе о французской индустриализации XVIII в." о том, что государство было препятствием, отмечая, что "французское государство до 1789 г. следует рассматривать как чрезвычайно заинтересованное в экономическом развитии, в некоторых случаях стремящееся содействовать ему"²². "Заинтересованность" государства была, конечно, но она была в значительной степени неэффективной, поскольку зависела от экспертизы сверху, а не от проверки торговли снизу, где находился народ. Якоб приводит свидетельства того, что огромный интерес к выбору победителей среди предложенных на рассмотрение усовершенствований и к награждению изобретателей пятидесятилетними монополиями ни к чему хорошему не привел. Только после революции было отменено, например, "жюри" Парижской академии при старом режиме, которое, как это ни удивительно, "оценивало промышленные новшества". Академии имели "право одобрять или отвергать самые разные проекты, такие как установка насоса на реке или новый способ ткачества". Сравните, как сегодня в Европе работает государство-регулятор. Такая централизация - хотя и привлекательная для рациональной и аристократической стороны Просвещения - плохо работала по сравнению с освободительной, буржуазной, эволюционной, laissez-faire, проверяющей торговлю идеологией, с таким энтузиазмом применявшейся в то время в Великобритании. Якоб сообщает, что "когда французские инженеры [эти аристократические военные слуги государства] посетили Британию в 1780-х годах, они были потрясены и поражены эгалитарным подходом [буржуазных] граждан к инженерам". В итоге Жакоб признает, что "мы должны включить символы рождения и власти - политическую культуру и систему ценностей старого режима", как бы теоретически государство ни было заинтересовано в содействии экономическому развитию. Культурная среда Франции на практике была враждебна улучшению положения дел с помощью торговли, во всяком случае, в той шкале сравнения, в которой преуспевала сравнительно свободолюбивая Великобритания.²³ Политика Франции была похожа на политику многочисленных современных государств, крайне заинтересованных в экономическом развитии своих граждан (и, возможно, нескольких правителей и их кузенов) путем детального регулирования торговли и тюремного заключения конкурентов спонсируемых государством монополий, таких как Uber.

Проведите мысленный эксперимент на примере Франции XVIII века. Если бы во Франции контрфактически не было близких и впечатляющих примеров буржуазных экономических и политических успехов в Голландии, а затем в Англии, Шотландии и далекой Америке (составляющих то, что историк Уолтер Рассел Мид называет "англосферой"), современный экономический рост был бы убит - даже во Франции, благословленной такими умными сторонниками проверенных торговлей улучшений, как Вобан, Кантильон (ирландец, живший во Франции, несмотря на французское имя), де Гурни, Вольтер, Кесне, Тюрго и Кондильяк.²⁴ И эти люди сами находились под влиянием неловко преуспевающих англосаксов с берегов Ламанша. Подумайте, насколько антибуржуазной и антилибертарианской была большая часть французской элиты до революции - да и сейчас, в начале XXI века, если уж на то пошло. Генри Киссинджер шутит, что Франция, имеющая самый высокий процент государственных расходов в ОЭСР, является "единственной успешной коммунистической страной". В ранней современной Франции аналитическая геометрия из-за ее военного применения была объявлена государственной тайной. В 1776 г. Турго покинул пост генерального контролера в кабинете министров, поскольку предложил отменить привилегии - от монополии гильдий на технику до освобождения дворянства от налогов. Буржуазные и аристократические привилегии существовали и в Голландии, и в Великобритании. Но она была менее масштабной и более реформируемой по частям.

Среди французов в течение двух столетий после незавершенной революции 1789 г. процветали реакционные партии, которые не были заинтересованы в экономическом росте, лишь бы навязать жесткую форму католицизма в школах и не допустить евреев в армию. Культурная борьба стала тем, что сами французы называют бесконечной "франко-французской войной"²⁵ Даже сегодня привилегированные молодые инженеры, проходящие обучение в Политехнической школе Франции, маршируют в униформе под знаменем с девизом, который показался бы студентам таких буржуазных и антиаристократических учебных заведений, как Массачусетский технологический институт или Калифорнийский технологический институт в США, Делфтский технологический университет в Голландии или даже менее буржуазный Имперский колледж в Великобритании до смешного антикварным и неделовым: Pour la Patrie, les Sciences et la Gloire. В Испании, которая была европейским гегемоном XVI в., экономический рост был фактически убит до недавнего времени по консервативным причинам (хотя причины продолжают беспокоить страну), несмотря на примеры голландцев, англичан, а затем даже французов.²⁶ Но в буржуазных и аристократически бесчестных странах, к которым в конечном счете относится даже Франция, а в перспективе даже, из всех невероятных событий, Испания, обстоятельства породили новую риторику, которая породила новые обстоятельства, которые затем снова породили новую риторику. И наступило Великое обогащение.

Проблема заключается в том, чтобы отличить специфически позднеримскую имперскую, средневековую христианскую или французскую военно-аристократическую враждебность к торговле от фонового шума этой враждебности во всех обществах, даже в таких, как наше, в которых достаточно благоприятное отношение позволило экономике и государству процветать. Для убедительности такого исследования необходим сравнительный стандарт, в качестве которого для Британии хорошо подходит Франция