Бесконечность I. Катастрофы разума - Андрей Волков

сожалению, бывает, когда человек сознательно идет против своей совести. Мне так кажется.

— Занятно, — сказал Александр, — знаете, Ксения Игоревна, меня всегда интересовало, как поступки человека могут повлиять на его судьбу. Как, однако, всегда обманчиво внешнее благополучие человека, и лишь узнав то, что у него внутри, можно понять мотивы его поступков. Добро он творит или зло. Иногда мне кажется, что и зло можно творить во благо.

Авалова сдвинула брови. Он ждал от неё ответа.

— Мне кажется, все действия человека можно условно поделить на добрые и злые, — сказала девушка, — любой поступок, будучи злым или добрым, влияет на будущее человека. Зло может заставить понять себя, важно лишь отметить, что не каждый злой человек на это способен. Кто-то совершает зло всю жизнь, и его все устраивает, кто-то понимает, что поступал неправильно, уже после совершения многочисленных злодеяний, кто-то задумывается о собственном существовании после совершения небольшого проступка. Каждая личность индивидуальна и реагирует на собственное зло по-разному. Важно выбрать, как ты реагируешь на свое зло.

— Интересная теория, — заметил Верховский, — знаете, вы оказались даже умнее, чем я предполагал.

— Надеюсь, вы не разочаруетесь в этом, — хмыкнула Авалова.

— Часто правильность мыслей проверяется необходимостью подтвердить их ещё раз, — улыбнулся Верховский, — даже если тебе известна цена проверки. Я это слишком хорошо знаю.

— То, что произошло с Катей Кирсановой, относится к этому? — прямо спросила Ксения.

Верховский пожал плечами.

— Отчасти, — сказал он, — возможно, я и не должен был использовать её в своем деле, но мне тогда казалось, что я поступаю верно.

— Он дал ей погибнуть, и трусость в этом случае весьма слабое оправдание, — вспомнила Ксения цитату из Драйзера.

— Я считал, что смогу предотвратить подобное, — пожал плечами Верховский, — я ошибался, но если вы меня спросите, жалею ли я об этой ошибке, я вам скажу: нет, не жалею. Если бы все повторилось, я бы сделал то же самое. Нарыв всегда нужно вскрывать, даже путем таких жертв.

Очевидно, Верховский снова сел на любимого конька — политику. Это было странно, но Ксения все время ловила себя на мысли, что ей нравится с ним дискутировать.

— Перемены должны происходить скачком? — риторически спросила Ксения. — Весьма опасное предприятие.

— Не люблю жить в напряжении, — сказал Верховский, — чувствовать его постоянно, ложиться с ним спать или включать телевизор, платить налоги или ходить на свидания. Странное ощущение, не правда ли, но оно не уходит, и избавиться от него никак нельзя. Не сталкивались с таким?

— Наваждение грех, — улыбнулась Ксения, — оно порождает пустоту в человеке — искажение реальности, сотворённое человеческими ложью и потерей умения фантазировать.

— А что есть реальность? — спросил Верховский. — И как определить её? Не кажется ли вам, Ксения Игоревна, что мы вообще живем в каком-то иллюзорном мире, который нам нарисовал какой-то злобный демон?

Они неспешно подошли к тому месту, где Верховский запарковал автомобиль.

— Человек мыслит, — сказала Ксения, — а значит, только своими мыслями он этот мир и создает. А уж дурные они или праведные, он только сам знает и только сознание собственной невиновности успокаивает человека. Не правда ли?

Разговор прервал телефонный звонок. Рауш.

— Вы не у телевизора? — озадачил её Макс. Ксения возвела глаза к небу.

— Что ещё случилось? — спросила она.

— Случилось, — последовал ответ.

* * *

Они встретились в кабинете. Работал телевизор. Мациевский и Рауш стояли перед ним. Покровская сидела, закинув ногу на ногу, и нервно кусала губы.

— Мы тут интересную передачу смотрим, — сказал Мациевский, — присоединяйтесь.

Ксения обратила взор на экран. Шло политическое ток-шоу. Ведущий лысый низкого роста в рубашке и жилетке что-то активно вещал зрителям.

«Я сейчас говорю вам только факты, только голые факты. Дети депутатов и чиновников использовали частную швейцарскую клинику в качестве частного сумасшедшего дома, в который отправляли молодых девушек, с которыми им надоело развлекаться. — В студии поднялся гомон. — Повторяю, — говорил ведущий, что это не клевета, у меня есть документы, которые мне прислали сегодня утром…»

Ксения резко переключила канал. На нём шли новости.

«После опубликования данных о восьми девушках, которые удерживались в частной швейцарской клиники, — вещал репортер, — более четырех тысяч человек вышли к дверям Верховной рады…»

Ксения выключила телевизор. Опоздали.

— Самое главное, что всё правда, — сказала Ксения, головой кивая на погасший экран.

— Да, — пробормотала Наташа, — теперь начнется. Как думаете, документы были опубликованы по приказу? Или по личной инициативе?

Авалова мрачно склонила голову в кивке.

— По приказу, по приказу, — сказала она, — только не тех, на кого мы думаем.

— Что ты имеешь в виду? — поинтересовался Мациевский.

— Есть кто-то ещё, — пояснила Ксения, — кто-то, кто отдает приказы Адашеву и кому подчиняется наша девушка.

— SIGMA? — спросила Наташа. Ксения кивнула.

— Да, — кивнула Ксения, — удивительно, но теперь я сама начинаю в это верить. И они пока впереди нас. На этом обычное расследование заканчивается, начинается политика.

— Что будем делать? — спросила Наташа.

— Что и раньше, — сказала Ксения, — искать. Если у Арсенюка действительно есть компромат на Адашева, возможно, он даст нам ключ к поискам. А я вернусь к Верховскому. Пришло время услышать и от него ответы.

* * *

И судимы были мертвые по написанному в книгах сообразно с делами своими.

Грозен и страшен был этот год. И в год этот жила Понти́я в каком-то странном и неестественном состоянии, которое быть может только ей одной свойственно.

И вот в этот самый год произошло в этой стране то, что все ожидали, но произошло это так быстро, что никто уже даже не скажет, кто это начал и что стало причиной. А произошло это потому, что в этой самой стране ненавидели власть.

Её ненавидели все. Ненавидели либералы, которые мечтали об эфемерной свободе. Ненавидели олигархи, потому что власть дербанила тот кусок, который дербанить могли бы они. Ненавидели националисты, потому что националисты считали власть враждебной для государственнических идей. Ненавидели поэты и литераторы, художники и банкиры.

А власть этой самой Понти́и мечтала не о закатах над рекой и не о теплых зимах, и не благополучии Понти́и, а мечтала она о маленькой ячейке с внушительным содержимым и о квартирах в очень далёких странах.

И эта ненависть росла и ширилась, и стала разбухать. Власть ненавидели, ненавидели ненавистью прямой, сильной, которая должна была двинуть в драку.

И вот пришло известие о том, что богатые люди Республики развлекаются с девушками, а потом отправляют их в психиатрическую клинику, когда те им надоедали.

И нечего было говорить власти, что будет расследование и виновных накажут.

Мнения разделились. Кто-то говорил: