Тайна Богоматери. Истоки и история почитания Приснодевы Марии в первом тысячелетии - Митрополит Иларион

меня и моего прославленного отца вместе с подчиненным мне стадом»[1309]. Под упоминаемым «отцом» некоторые исследователи понимают Патриарха Константинопольского Никифора I (805–815) или другого архиерея, в присутствии которого была произнесена проповедь[1310]. Однако кажется намного более вероятным, что имеется в виду святой Платон Студийский, родной дядя Феодора, которого последний именовал отцом[1311].

Фотий Константинопольский

Выдающимся церковным деятелем 2-й половины IX века был святитель Фотий, занимавший Константинопольскую патриаршую кафедру дважды: в 858–867 и 877–886 годах. Литературное наследие Фотия обширно и включает в себя сочинения экзегетического, догматико-полемического, канонического характера, а также проповеди, поэтические произведения и послания. Вступив в открытый конфликт с Римом, Фотий был первым византийским церковным деятелем, обвинившим латинян в ереси в связи с учением об исхождении Святого Духа от Отца и Сына (Filioque)[1312].

Чудесное спасение Патриархом Фотием Константинополя. Фрагмент фрески. 1648 г. Княгинин монастырь, Владимир

Будучи одним из самых образованных и начитанных людей за всю историю восточного христианства, Фотий создал уникальный труд под названием «Библиотека», включающий реферативные обзоры 386 книг, в том числе сочинений ораторов, грамматиков, врачей, историков, географов, христианских богословов, а также житий святых и соборные постановления[1313]. Другой объемный труд Фотия называется «Амфилохии» и содержит 324 трактата объемом от нескольких страниц до одного предложения, посвященных толкованиям отдельных мест Священного Писания и обсуждению различных богословских и иных тем[1314].

Гомилетическое наследие Патриарха Фотия в том виде, в каком оно дошло, включает 19 бесед на разные случаи. Все они, по-видимому, датируются первым периодом его патриаршества[1315]. Три беседы посвящены Богородичным праздникам, и в одной говорится об иконе Богородицы. Однако, прежде чем говорить о них, мы должны обратиться к двум гомилиям «На нашествие росов». Они, как мы увидим, имеют прямое отношение к основной теме нашего исследования.

Обе беседы были произнесены в 860 году, когда Константинополь осадили войска киевских князей Аскольда и Дира. Нападение произошло, согласно одному из источников, 18 июля, и в нем участвовало около 200 (по другим источникам, 360) русских кораблей. Император Михаил III в это время находился вне Константинополя, городом управлял назначенный им епарх. Никакого реального сопротивления нападавшим город в таких условиях оказать не мог[1316].

Фотий тогда еще был сравнительно молодым человеком (ему было около сорока лет); на патриарший престол он вступил за полтора года до этого. Свою проповедь он произносит в храме Святой Софии, где собрались жители города, пораженные огромным количеством варварских полчищ. Начало проповеди живо передает чувство ужаса, охватившего византийцев при виде варварских кораблей:

Что это? Что за гнетущий и тяжкий удар и гнев? Откуда обрушилась на нас эта страшная гроза гиперборейская[1317]? Что за сгустившиеся тучи горестей, каких осуждений суровые скрежетания исторгли на нас эту невыносимую молнию? Откуда низвергся этот нахлынувший сплошной варварский град — не тот, что срезает пшеничный стебель и побивает колос, не тот, что хлещет по виноградным лозам и кромсает недозревший плод, и не ломающий стволы насаждений и отрывающий ветви — что часто для многих бывало мерой крайнего бедствия, — но самих людей тела плачевно перемалывающий и жестоко губящий весь род [человеческий]? Откуда или отчего излился на нас этот мутный отстой — чтобы не сказать сильнее — таких и стольких бед? Разве не из-за грехов наших все это постигло нас?[1318]

Фотий перечисляет те грехи, за которые город постигло бедствие: мы были избавляемы от бед, но не благодарили Бога; были спасены, но нерадели; строго взыскивали с должников, забывая о благодарности и не помня о тяжести собственных долгов; «мы окрепли, достигли процветания — и возгордились, стали безумствовать. Мы утучнели, отолстели и разжирели». Из-за этого Господь излил на нас гнев, «из-за этого выполз народ с севера, словно устремляясь на другой Иерусалим, и народ поднялся от краев земли, держа лук и копье; он жесток и немилосерд… Мы услышали весть о них — точнее, увидели воочию скопище их, — и руки у нас опустились; скорбь объяла нас, муки, как женщину в родах»[1319].

Поход на Царьград Аскольда и Дира. Миниатюра. XV в. Радзивилловская летопись

Теперь вы рыдаете, продолжает проповедник, но «гнев Божий, воспламененный нашими грехами, не удастся умилостивить преходящими слезами». Слезы не помогут, когда народ гибнет: «Не вижу я ныне пользы от плачущих: ведь когда на наших глазах вражеские мечи утопают в крови наших соотечественников, мы же, видя, что нужно прийти на помощь, в растерянности не решаемся сделать это и пускаемся в слезы — какое утешение приносит это несчастным?» Не сейчас надо рыдать, а раньше надо было возненавидеть грех, не теперь сетовать, но всю жизнь надо соблюдать целомудрие; «не теперь бдеть на всенощной и прибегать к молебнам, бить себя в грудь и глубоко стенать, воздевать руки и преклонять колени, проливать слезы и скорбно взирать — когда настигли нас отточенные жала смерти (1 Кор. 15, 56). Все это следовало делать давно, давно — заняться делами добрыми, давно — раскаяться в злых»[1320].

Яркими красками описывает Патриарх Фотий ситуацию, в которой оказался город, оставленный императором и армией:

Где ныне василевс христолюбивый? Где войска? Где оружие, [оборонительные] машины, полководческие советы и приготовления? Разве не нашествие других варваров перенесло и отвлекло на себя все это? И василевс выносит дальние труды за рубежами [империи], воинство отправилось с ним и разделяет тяготы, — нас же истощает гибельное убийство, на наших глазах настигшее одних и уже настигающее других. Этот скифский народ, жестокий и варварский, выползя из самых предвратий города, будто полевой зверь объел (Пс. 80 (79), 14) окрестности его. Кто же будет сражаться за нас? Кто выступит против врагов? Мы лишены всего, беспомощны со всех сторон. Какая скорбь сравнится с этими бедствиями?[1321]

Воспользовавшись по максимуму ситуацией всеобщего горя, страха и ужаса перед надвинувшейся грозной опасностью для того, чтобы привести слушателей в покаянное настроение, проповедник, однако, не оставляет их без луча надежды. Он напоминает о милостях Божиих, явленных народу израильскому, о том, как покаяние преклоняло гнев Божий на милость, а человеческая праведность становилась причиной Божьего снисхождения. И обращается к ним с неожиданным предложением: «Но уймите плач, перестаньте!.. Осмелюсь сказать: я стану порукой за ваше спасение!.. Я ручаюсь за ваше спасение, если сами точно исполните обязательства; я — за избавление