Ярмо Господне - Иван Катавасов

Назови меня Парашей, Патрик бы матку ей назад вправил. И фетус бы ее двухнедельный мал-мала не пострадал.

Но кого-нибудь опускать и херить, по большому счету, мне еще до боя расхотелось. Никчемушное это дело изобидеть тебя, братец Фил, твоего клерота-модератора Булавина, Патрика нашего Суончера, четко девок ваших дрессирующего.

По-дружески тебе скажу, без ревнивой дури бабской. Обе девчушки у вас славные, обе-две в неслабом теле, п…чки-киски фигурные, сами красиво сисястенькие… И в арматорском деле круто шурупят. Меня подлечили на совесть… Хотя себя не шибко по молодости лет. Настена без зубов и с трещиной в челюсти, у Машки сил на собственный желто-зеленый фингал не осталось.

— Пустяки, к обеду заживет. Настя постарается загладить свое художественное творчество. Не вылечит до конца, так подретуширует ей физиономию энзимным макияжем подкожно…

— И то верно… Вояки из них никудышные, в арматорах им сам Бог велит оставаться… Баба в арматорском деле иному мужу сто очков наперед дать может.

И Патрик, кобелина старый, ваших неофиток правильно содержит… Машка — сучонка молоденькая, свеженькая… Ему ее лет на 40–50 хватит, а там, что Бог даст.

Назови меня Парашей, он ее кандидатуру в контессы Суончер-О'Грэниен прочит. Мозги у нее техногностически подвернуты.

— А у тебя, Прасковья?

— Сама не знаю. Однакось твои и Патрика намеки за ланчем уразумела.

— И чего решила, дева моя Параскева, ежели так напряженно обдумываешь наше совместное прогрессивное пожелание? Вона аж третью сигаретку неразумно прикуриваешь.

Изрекай, дева, доселе неизреченное двумя мудрыми старцами.

— Думаю, брат Фил, мне действительно стоит пойти на переподготовку, чтобы пересесть со старья на новый «серафим».

На арматорские курсы по освоению летающей орбитальной таратайки С-14М/2 меня уж кулуарно звали. Могу и официально попроситься. По всем статьям я подхожу. Какой-никакой опыт и кое-какая практика у эксперт-пилотессы твоей княжны Прасковьи Олсуфьевой имеются, назови меня Парашей.

Учил меня взлетать и садиться застегнутый на все пуговицы месье Анри Фарман, до того как организовал летную школу под Парижем. Если ты не слыхал оное преданье старины глубокой, точнее, вековой давности, то знай: однажды в ночь княжна Олсуфьева махнула на биплане скрозь Ла-Манш раньше, чем на это днем осмелился ее дружок Луи.

— Месье Луи Блерио?

— Он самый, идальго мио дон Фелипе Бланко-Рейес. И я была девушкой юной, чесалось мое естество… Летала, парила она под белыми облаками без прокладок…

Не то что теперь: либо над самой землей о рельеф колотишься, трясешься, либо, штурвал на себя, величаво разгоняешься до пяти «эм» за облачным слоем в стратосфере. А там, мой идальго, черным-черно сверху и пятнистая горбатая земля снизу.

— Ага! Рулить-то, править как будешь, старосветская княжна Прасковья? На «четырнадцатом» ведь сплошняком интерфейс Тинсмита и виртуальное компьютерное окружение?

— Я вам, милостивый государь Филипп Олегович, не баба-яга, костяная нога. На ступе с метлой не летаем-с.

Старый черт дед Патрикей с компами справляется. Я же ему в праправнучки гожусь. От меня не убудет, если одену жестяные браслеты с интерфейсом молодого сквайра Тинсмита.

Ты же видел, братец Фил: негодяй Патрик сегодня этим самым интерфейсом меня так в интимную женственность под колечком дрючил, жалил, стопорил больно. Его идеомоторного руководительства по гроб жизни мне хватило в девичий похотничок…

У женщин и девушек, ты знаешь, это есть наиболее стимулирующее место. Вот и настроил добренький дедушка, настропалил девку похотливую, нынче до полетов в звездном безмолвии охочую.

Если хочешь и тебя, идальго мио, покатаю туристически на первой, второй космической скорости в околоземном пространстве. Креслице второго пилота-бомбардира на «четырнадцатом» имеется.

— Буду ждать с нетерпением и Парашей не назову. Покамест мне только асилум реально демонстрировал космические пейзажи.

— О! Покажи эйдетику, если мне дозволено.

— Отчего ж нет? Садись ко мне поближе и смотри…

«Вот и ладненько. Заодно эту сумасбродную девицу к закатному ритуалу подготовлю. Пилотесса окольцованная, из рака ноги…»

С добавкой полнодуплексная эйдетика рыцаря Филиппа словоохотливую даму Прасковью несказанно впечатлила. Целую минуту она ошеломленно безмолвствовала, потом залпом опрокинула рюмку бенедиктина и плеснула в квадратный стакан «Джона Уолкера». Употребив так же залихватски неразбавленного виски, она заговорила:

— Сферический кабак на орбите — крутизна грандиозная, Фил! Еще круче одинокая брюнетка на шпильках, в мини и в колготках «сеточкой» у барной стойки…

Умеет девочка себя преподнести. Ножки стройные, попка изящная… Кругленькие сиськи под белой блузкой не меньше и не хуже моих…

Но вот твой орбитальный полет на автомобиле, на мой взгляд, выглядит глуповато, не бей ногами лежачего…

О, братец Фил! Чегой я те сей секунд скажу! Узнаешь — выпадешь из кресла в осадок.

Вижу, тебе покуда неведомо, что твоя миниатюрная женушка заимела в качестве арматорского джипа слоноподобный черный «хаммер»! И прецептор Патрик ее титаническое приобретение санкционировал. Намедни полночи возился, наводил арматорский тьюнинг, рестайлинг и глянец сообща со сквайром Квентином…

«Ох мне арматоры, мужчины и женщины…»

В ту же минуту арматор Патрик, к слову, вошел в гостиную, чем опроверг сразу два варианта простонародной довольно бессмысленной поговорки. Ибо не был радушный хозяин просторного четырехэтажного особняка и нескольких акров земли в пригороде Филадельфии ни чертом, ни дураком, какие вульгарно являются на помине.

И поминать-то его недобрым словом никому не было особой нужды. Потому как, обнадежив гостей известиями о хорошем самочувствии дамы-неофита Анфисы, он гостеприимно настоял на спальном отдыхе дамы-зелота Прасковьи.

Сверх того, Филипп Ирнеев ждал именно к этому времени Патрика Суончера для доверительного и даже конфиденциального рыцарского разговора. Поскольку в нем на двух языках тет-а-тет и визави эзотерически пошла речь о кавалерственных дамах…

За обедом в шесть часов по филадельфийскому пополудни четыре кавалерственных дамы на загляденье блистали молодостью, красотой, здоровьем… Но и без литературных штампов, каких усилий им это стоило, один Бог знает, чья сущность апофатически неизвестна нашим героям. Тогда как, согласимся с ними, цели и мотивы Его неисповедимы в рациональном изложении фактов и последовательности событий какого-то бы ни было романического повествования, касающегося каждодневной жизнедеятельности наших рыцарей и дам, мужчин и женщин.