Две дороги - Василий Ардаматский

Полковник Младенов старался теперь попросту не обращать внимания на слабую мотивировку. Его все еще не оставляла мысль о том, что для него этот суд — важнейший рубеж карьеры. Он прекрасно знал, что те, от кого зависела его судьба, хотят уничтожения Заимова, ибо не могут существовать одновременно они и Заимов, его и их правда. Все, что являет собой живой Заимов, должно уйти с ним, мертвым, в могилу. Наконец, для них необыкновенно важно, чтобы смертный приговор Заимову сказал всей Болгарии об их силе, уверенности, сказал о том, что только их правда единственная и является законом жизни, а все, что против, подлежит смерти. В этом смысле смертный приговор должен явиться утверждением жизненности всего, против чего восстал Заимов.

Полковник Младенов был уверен, что сильные мира сего тоже не обратят внимания на юридическое несовершенство приговора. Они прочтут только последние два слова: «смертная казнь», это вызовет у них сладостное ощущение своего торжества, и они подумают в эту минуту: «Молодец Младенов, не дрогнул, ему можно верить». От этой их мысли до решения о генеральских погонах — один шаг. В суде над Заимовым шесть лет назад он принял участие в качестве члена суда. Оправдание Заимова вызвало тогда гнев начальства, и это, конечно же, сказалось потом на его продвижении по службе. Сейчас в его руках — исправить ошибку давнего суда.

Капитану Иванову всю жизнь казалось, что он — жертва служебных интриг и только поэтому он еле долез до капитанского звания, в то время как иные его сослуживцы, по его мнению, конечно, менее достойные, уже сумели сделать более эффектные карьеры. А его просто не любили и боялись все, кто работал с ним рядом, и даже те, кто по служебной иерархии был выше его. О его немецких связях всем было известно, и это как раз мешало его служебной карьере — никому не хотелось повышать его, ибо это означало самим сделать его еще более опасным.

Сближение Болгарии с Германией капитан Иванов всячески приветствовал. Но он исповедовал не столько идеи нацистов, сколько методы их самоутверждения. Неслучайно все его знакомые немцы были из гестапо. Он почти уверен, что его участие в этом сенсационном процессе не обошлось без помощи его немецких друзей. О назначении в состав суда он раньше всего узнал от своего немецкого друга, который поздравил его и тут же попросил «быть начеку». В связи с этим назначением его приглашал к себе в кабинет сам начальник военно-судебного отдела генерал Никифоров, единственный во всем военном министерстве человек, которого капитан Иванов боялся, не считая министра, конечно. Никифоров «приватно» просил Иванова информировать его обо всем, как он выразился, любопытном, что будет происходить за рамками самого процесса, то есть в судебной комнате. Капитан Иванов высказал полную готовность выполнять это поручение генерала, и его информации Никифорову станут потом единственным свидетельством очевидца о происходившем «за рамками» процесса.

Сейчас, просматривая проект приговора, капитан Иванов был безоговорочно согласен с тем, что Заимов должен быть уничтожен физически, а больше его ничто в приговоре не беспокоило и не интересовало. Он был искренне горд своей причастностью к этому убийству.

Поручик Паскалев был, как мы знаем, не молод, в военный суд призван недавно, и поначалу он был несколько растерян перед самим фактом, что ему поручено судить столь блистательного, известного всей стране генерала. Но он прекрасно разбирался в обстановке, понимал, что ждет от суда высшая власть, и совершенно не собирался, обсуждая приговор, обращаться к своим знаниям закона. Он знал, что закон тут ни при чем и что Заимов должен быть наказан самым суровым приговором. Он впервые участвует в суде, где выносится  к р а й н и й  приговор, и поэтому внутренне еще не привык к словам «смертная казнь», «расстрел», но он — за, за, за. А то, что он осудит на смерть генерала, да еще такого генерала, жутко и сладко щекотало его самолюбие, и тогда его удлиненное острым подбородком лицо каменело, а во впалых глазах появлялся блеск.

— Надо выбросить из приговора все, что вызывает ожидание конкретности, — предложил Младенов. — Суд как бы должен сказать, что для него детали не играли существенной роли, а главной основой для приговора являются сама суть жизни обвиняемого, его взгляды, его надежды, его цели.

Капитан Иванов гневно скривил свое чистое красивое лицо.

— Он облил грязью его величество! Я просто не знаю, как я не выхватил револьвер!

— В нашем решении сразу после заглавного слова «приговор» идут слова: «именем его величества Бориса Третьего, царя Болгарии», и одним этим приговор ответит на клевету и грязь, которые вас возмутили, — ни на кого не глядя, холодно сказал Младенов.

— Не расстрелять его надо, а публично повесить! — воскликнул Иванов.

— Все-таки... генерал — осторожно возразил Младенов. — На этот счет есть определенные традиции. Да и какая разница? Важно, что он будет мертв. Не так ли?

Эти трое готовились скрепить своими именами смертный приговор Заимову. В этот час они стояли у порога своего страшного позора перед лицом будущего, перед лицом своего народа.

Заимов знал, что его ждет. Сколько же осталось жить? Пока они напишут свой приговор?... Казнят, кажется, на рассвете? Смерть близко. Очень близко...

Он никогда не боялся смерти. Но всегда ее угроза была как бы отстраненной возможностью ее избежать. Иногда даже надеждой на спасительную случайность. Осколок снаряда, что попал ему в голову случайно на какой-то сантиметр выше точки, где была смерть... На войне, как бы ни был бесстрашен солдат, он, зная, что смерть рядом, хоть бы слепо, но все же надеется, что она его минует.

Все последнее время она ходила за ним по пятам — он это знал. Но он не боялся ее, он делал все, чтобы быть умнее тех, кто мог послать эту смерть за ним.

Сейчас все было иначе. Сейчас смерть рядом, и он уже ничего не может сделать, чтобы ее избежать. Только что на суде он сказал, что мечтает дожить до счастливого времени, когда будут судить виновников нынешней преступной войны. Он говорил об этом и понимал, что судьи улыбаются внутренне его наивности — они знают, что жить ему осталось, может быть, всего один день. Но он не жалел, что сказал это. Все, что он сказал им сегодня о себе, было о всех честных болгарах, и в этом смысле его мечта умереть вместе с ним не может.

Его смерть рядом. Неотвратима. К этому надо привыкнуть. Но по силам ли это человеку? И разве не живут все люди, зная, что впереди их ждет смерть? Когда-то, давным-давно, он в книге какого-то, кажется, французского психолога читал о том, какой ужас охватил бы население планеты, если бы каждый человек заранее узнал срок своей смерти. Тогда эта мысль его заинтересовала, но он подумал о том, что человек, узнавший о предстоящем ему долголетии, мог бы идеально спланировать свою жизнь. Он был тогда молод и даже в теме смерти отыскал мысль о жизни.