Семейство Майя - Жозе Эса де Кейрош

— Сеньор Кружес! — сказал слуга, приоткрывая дверь.

Карлос поднялся навстречу другу. И маэстро, облаченный в застегнутое на все пуговицы светлое пальто, залепетал в восторге от встречи с Карлосом:

— Я только вчера узнал о твоем приезде… Хотел застать тебя утром, но меня не разбудили…

— Ах, слуги по-прежнему нерадивы? — весело вскричал Карлос. — Никогда тебя не будят?

Кружес пожимал плечами, заливаясь краской смущения; он стеснялся Карлоса после столь долгой разлуки. Карлос усадил его рядом с собой, растроганный встречей со старым маэстро; тот был по-прежнему худощав и строен, и годы ничуть не сказались на нем, разве лишь нос у него еще больше заострился да шевелюра, доходившая до воротника пальто, стала еще курчавее.

— И позволь мне тебя поздравить! Из газет я узнал о твоем триумфе, об успехе твоей прекрасной комической оперы «Цветок Севильи»…

— «Гранады», — поправил маэстро. — Да, она имеет успех, слава богу, не освистали.

— Опера — прелесть! — воскликнул Аленкар, наливая себе еще рюмку коньяка. — Настоящая музыка юга, полная света и напоенная запахом апельсинов… Но я уже говорил Кружесу: «Оставь оперетту, дружок, бери выше, создай большую симфонию на историческую тему!» На днях я даже подал ему идею. Отъезд дона Себастиана в Африку. Песни моряков, литавры, народный хор, шум прибоя… Великолепно! И, разумеется, — кастаньеты, подобное произведение немыслимо без кастаньет… У нашего Кружеса большой талант, что и говорить, он ведь мне вроде сына, в свое время обмочил мне не одни брюки!

Маэстро меж тем заметно нервничал, ероша свою шевелюру. Наконец признался Карлосу, что дольше задерживаться не может — у него рандеву…

— Любовное?

— Нет… С Баррадасом, он пишет маслом мой портрет.

— С лирой в руке?

— Нет, — совершенно серьезно ответил маэстро, — с дирижерской палочкой… И во фраке.

Он расстегнул пальто и предстал перед ними во всем великолепии: в жилете, застегнутом на две коралловые пуговицы, и с дирижерской палочкой, заткнутой в вырез жилета.

— Ты неотразим! — заверил его Карлос. — Послушай, возвращайся потом сюда обедать. И ты, Аленкар, хорошо? Я хочу послушать твои чудесные стихи не спеша… Ровно в шесть, не опаздывайте. Будет обед по-португальски, я заказал его с утра: козидо, запеченный рис, турецкий горох и тому подобное, дабы развеять мою тоску по родине…

Аленкар сделал презрительный жест. Никогда повар «Брагансы», этот жалкий французишка, не сумеет приготовить благородные яства старой Португалии, куда ему! Да ладно. Он будет ровно в шесть, чтобы восславить как положено своего дорогого Карлоса.

— Вы тоже идете, дети мои?

Карлос и Эга собирались в «Букетик» — навестить старое гнездо.

Поэт сказал, что не станет мешать паломничеству по святым местам. Он проводит маэстро. Ему в ту же сторону: Баррадас живет неподалеку… Он талантлив, этот Баррадас!.. Немного темноватые тона, незавершенность, грязноватый мазок, но кисть уверенная и проворная…

— А была у него тетушка, доложу я вам, — Леонор Баррадас! Какие глаза, какой стан! И не просто красавица! А сама душа, поэзия, самопожертвование!.. Теперь уж подобных ей женщин нет, всё в прошлом! Так уговорились — в шесть!

— Ровно в шесть, без опоздания!

Закурив сигары, Аленкар и маэстро удалились. И скоро Карлос и Эга тоже покинули отель и медленно пошли рука об руку по улице Старинного клада.

Разговаривали о Париже, о молодых людях и женщинах, с которыми Эга познакомился четыре года назад, когда так весело проводил там зиму в апартаментах Карлоса. И, к удивлению Эги, какое бы имя он ни упоминал, любому из них, увы, сопутствовал недолгий блеск и внезапный конец ветреной молодости. Люси Грей — умерла. Мадам Конрад — умерла… А Мари Блонд? Располнела, обуржуазилась, замужем за фабрикантом стеариновых свечей. Светловолосый поляк? Уехал, исчез. А месье де Менан, покоритель сердец? Супрефект в департаменте Ду. А тот молодой бельгиец, который жил рядом? Разорился, играя на бирже… И еще многие — умерли, исчезли, погрязли в парижском болоте!

— Выходит, мой милый, наше житье здесь, в Лиссабоне, простое, мирное, скучное, — во много раз лучше.

Они проходили по Лорето; и Карлос остановился и оглядел площадь, стараясь вновь проникнуться духом этого древнего центра столицы. Все, как прежде. Тот же сонный часовой бродит вокруг печальной статуи Камоэнса. Те же красные полотнища с церковными символами в дверях двух церквей. Отель «Альянс» все так же безмолвен и пуст. Яркое солнце заливает мостовую; кучера в шляпах набекрень настегивают кляч; три торговки рыбой идут с корзинами на голове, покачивая мощными, крутыми бедрами. На углу курят какие-то бездельники в лохмотьях; на другом углу, возле Гаванского Дома, тоже курят, беседуя о политике, другие бездельники, во фраках.

— Ужасно смотреть на это со стороны! — воскликнул Карлос. — Я говорю не о городе, а о людях. Уродливые, изжелта-бледные, неопрятные, вялые, озлобленные, мрачные!..

— Однако Лиссабон вовсе не одинаков, — возразил Эга убежденно. — Он очень разный! Ты должен взглянуть на Авениду… Давай пройдемся еще по Авениде, а потом — в «Букетик»!

Они пошли по Шиадо. На противоположной стороне тенты над витринами магазинов отбрасывали густую зубчатую тень. И Карлос узнавал стоявших у тех же дверей тех же субъектов, что и десять лет назад, все так же прислонившихся плечом к косяку, все в той же меланхолической позе. Морщины избороздили их лица, их волосы поседели, но они оставались на своем посту, у тех же самых дверей, постаревшие, с погасшими глазами, но в модных воротничках. Не доходя книжной лавки Бертрана, Эга вдруг со смехом тронул Карлоса за локоть:

— Взгляни-ка, ты видишь, кто стоит у кондитерской Балтрески?

Там стоял Дамазо. Пузатый, лоснящийся, отяжелевший, с цветком в петлице, с огромной сигарой в зубах, он олицетворял тупое самодовольство сытого и счастливого жвачного животного. Завидев своих бывших друзей, он сделал было движение укрыться в кондитерской, чтобы избежать встречи. Но неведомо почему, словно под воздействием неодолимой силы, он вдруг очутился перед Карлосом и протянул ему руку, расплываясь в улыбке сияющей физиономией.

— О, ты здесь!.. Какой сюрприз!

Карлос протянул ему два пальца, тоже улыбаясь, безразличный и забывший обо всем.

— Да, я здесь, Дамазо… Ну и как тут?

— Ах, в этом заурядном городишке… И надолго ты приехал?

— На неделю-другую.

— Остановился в «Букетике»?

— В «Брагансе». Да ты не тревожься. Я все больше за границей.

— Еще бы!.. Я и сам был в Париже три месяца назад, жил в «Континентале»…

— А!.. Что ж, рад встрече, прощай!

— Прощайте, друзья. Ты выглядишь что надо, Карлос, даже помолодел!

— Разве что на твой взгляд, Дамазо.

В выпученных глазах Дамазо и в самом деле ожил прежний огонь восхищения, он глядел вслед Карлосу, изучая его редингот, цилиндр, походку, как в те времена, когда Майа был для него воплощением столь любезного его сердцу высшего шика, того, «что можно увидеть лишь там, за границей…».

— Ты знаешь, что наш Дамазо женился? — сказал Эга, когда они отошли подальше, и снова взял Карлоса под руку.

Карлос ужаснулся. Как! Наш Дамазо! Женился?! Да, женился на дочери графа де Агеда; граф разорился вконец, а на руках у него куча дочерей. Дамазо всучили младшую. И великолепный Дамазо, поистине счастье для этой благородной семьи, оплачивает теперь наряды всех остальных дочерей.

— И жена его хорошенькая?

— Да, весьма… Теперь она дарит любовью одного славного юношу по имени Баррозо.

— О, бедный Дамазо!..

— Да, бедный, бедняжка, бедняжечка… Но, как ты видишь, он все равно счастлив. От неверностей жены еще больше растолстел.

Карлос остановился. С удивлением начал разглядывать балконы второго этажа, необычно изукрашенные, словно в день религиозной процессии, красными полотнищами с перевитыми монограммами. Не успел он поинтересоваться, что сие означает, как от кучки молодых людей, стоявших возле празднично расцвеченного дома, отделился развязный юнец с прыщеватым безбородым лицом, пересек улицу и крикнул Эге, задыхаясь от смеха:

— Если вы поспешите, то еще застанете ее внизу. Бегите!

— Кого?

— Адозинду!.. В голубом платье, с белыми перьями на шляпе… Скорее… Жоан Элизео сунул ей под ноги трость, и она растянулась на земле, вот была картина… Торопитесь!

Двумя прыжками длинноногий юнец возвратился к своим приятелям, а те, замолчав, с провинциальным любопытством разглядывали никому из них не знакомого элегантного спутника Эги. Тем временем Эга объяснял Карлосу про балконы и юнцов:

— Это парни из «Turf»[169], нового клуба, бывшего Жокей-клуба из Соломенного переулка; играют по маленькой, довольно милый народ… И, как видишь, всегда готовы — с этими полотнищами и всем прочим — встретить процессию Спасителя на Скорбном пути, если ей случится пройти мимо.