Воспоминания петербургского старожила. Том 1 - Владимир Петрович Бурнашев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Между прочим, г. Инсарский сообщает о некоем своем сослуживце Т. О. [Н. И. Тарасенко-Отрешкове]. Господин этот, о котором автор «Записок» очень остроумно неоднократно упоминает, был известен довольно долгое время в Петербурге как отчаянный прожектер, во что бы то ни стало старавшийся всеми силами приобретать и приобрести известность и придать громкость своей фамилии. Автор «Записок» говорит: «Кто не знает Т. О.? Есть личности, которые, неизвестно как и почему, делаются известными всему миру. К числу подобных личностей принадлежит и Т. О. Спросить кого-нибудь в Петербурге: знает ли он Т. О., все то же, что спросить: где Казанский собор?»[1254] Этот Т. О. всячески хлопотал о своей столичной и даже на всю Россию известности, до которой он иногда добивался всяческими путями и действиями, напоминавшими собою известную историческую черту в жизни знаменитого светского человека и роскошника древности, Алкивиада, у которого собака по городу бегала без хвоста, собственно для того, чтобы заставить публику вспомнить об эксцентричностях ее господина[1255]. Таких бесхвостых собак, т. е. таких придумок для известности, у г-на Т. О. было без счета. Но иногда выходило так, что и без всякой такой посторонней помощи весь город в течение нескольких дней говорил о Т. О. и о каком-либо новом, оригинальном фазисе его жизни, преисполненной самыми оригинальными и курьезными положениями.
Близко или коротко знакомым с Т. О. я никогда не был, но совершенно не знать его не мог, как «петербургский старожил», потому что вышеприведенное о нем замечание В. А. Инсарского вполне верно и вполне точно его обрисовывает. Г-н Т. О. в Петербурге столько же громко был известен, как известна была (в другом, конечно, роде) очень прославившаяся в Петербурге в 30–40-х годах личность некоего г-на Элькана, о котором в «агенде» моей есть кое-какие заметочки[1256], и когда-нибудь можно будет заметочками этими поделиться с читателями, не без интереса относящимися к изображению характеристики эпохи, столь еще недавней и уже так мало имеющей сходства с нынешней.
Но возвращаюсь к Т. О., который, как выражаются французы, был известен в Петербурге comme Barnabasse et la passion или comme l’ours blanc[1257].
Этот господин Т. О. был, как уже вы знаете, не один; он имел младшего брата[1258]; но брат этот проявлялся далеко не так рельефно, как старший. Еще они оба были замечательны своими именами, данными им их родителями, по-видимому, также эксцентриками, при крещении. Имена эти принадлежали к тем, которые чрезвычайно редко встречаются и составляют редкость наших святцев. Но чтобы не слишком уже опрозрачнить вуаль того анонима, под каким почтенный г. Инсарский проявил некогда слишком известного Барнабасса всех 13 петербургских частей, я здесь не упомяну этих нарицательных имен. Назовем, однако, для отличия, одного брата, например, Навуходоносором, а другого хоть Пентефрием. Они были почти одногодки и оба одновременно кончили курс в университете с дипломами действительных студентов. Пентефрий был сосредоточен и смугл, нося постоянно очень короткую прическу с острижкою под гребенку à la malcontent[1259], как называли в ту пору эту стрижку парикмахеры. Навуходоносор же, при физиономии, напоминавшей веселую мартышку, носил свои каштановые, в те времена еще густые, впоследствии же замененные накладкою волосы в искусственных и многочисленных завитках. Такими начал я их знать на улицах петербургских в 1829 году; но улицы эти видели их уже с 1827 года, когда они переселились из Москвы Белокаменной на берега Невы в полном смысле слова, потому что стали квартировать тотчас на Гагаринской набережной в доме графа Александра Григорьевича Кушелева-Безбородко, давшего у себя приют юношам, в карманах которых кроме студенческих дипломов, подписанных начальством Московского университета[1260], было, может быть, еще и несколько рекомендательных писем, только, кажется, ни одного «за подписью князя Хованского», как в те времена назывались ассигнации в шуточном смысле, потому что князь Хованский бесчисленное множество лет был директором Ассигнационного банка. История гласит, что братья Навуходоносор и Пентефрий, желая угодить своему амфитриону, приложили свои педагогические способности к развитию грамотности в дюжине дюжин черных как смоль арапчонков, недавно купленных графом для умножения своей лакейской прислуги. Усердие это было вознаграждено разными выражениями вещественной признательности, к числу этих выражений принадлежало отданное домашнему берейтору приказание ежедневно учить братьев Т. О. верховой езде в графском манеже, а когда они повыучатся, предоставить им, для гарцевания по Невскому проспекту, серо-пегую кобылу Прозерпину, давно съевшую бабки[1261] и совершенно безопасную, но не побелевшую, так как хотя серая масть обыкновенно в старости белеет, феномену этому почти не подвергаются пятна серого цвета на белом фоне серо-пегой масти. Это одна из странных игр природы.
И вот в 1829 году ежедневно в четыре часа пополудни, возвращаясь из Департамента внешней торговли по Невскому проспекту домой на мою далекую квартиру в Фурштадтской, я почти всегда весною в хорошую погоду, когда еще публика не начинала гулять перед переездкой на дачи в Летнем саду, встречал на Невском этих братьев Т. О. Глядь, около тротуара солнечной стороны, избоченясь, с хлыстиком в руке, караколирует[1262] курц-галопцем на серо-пегом коне самого пряничного закала милейший Навуходоносор, одетый в длиннополый, модный тогда гороховый каррик с капишоном, покрывающим плечи, и с широкополым цилиндром à la Боливар на голове. Он раскланивается со знакомыми и сыплет, словно из рога Амальтеи[1263], цветы самых великолепных французских русизмов, смущавших в ту пору даже графиню Хвостову, знаменитую по этой части подстрочных переводов с русского языка на французский, с какими в нынешнее время (в обратном только смысле) посоперничать может разве только г. Львов, издатель «Библиотеки переводных романов»[1264]. В это время на тротуаре с вами встречается
