Записки опального директора - Натан Гимельфарб

Когда мы с Анечкой, в сопровождении Синицына, пришли посмотреть выделенную нам квартиру, нас поразили её размеры и высокое качество проведенных в ней ремонтных работ. По площади она превышала Молодечненскую, а по благоустройству ни в чём ей не уступала.

Мы докупили кое-что из мебели и очень уютно устроились в трёх просторных комнатах и довольно большой кухне. Квартира была рядом с детским садом и недалеко от школы.

В общем всё на первых порах складывалось в высшей степени удачно и даже не верилось, что всё так может быть. Работа ладилась, город отличный, жильё прекрасное, дети всем довольны. Живи, трудись и радуйся!

Однако, как вскоре выяснилось, наши сомнения в возможность такого счастья не были лишены оснований.

56

Как и везде в Белоруссии, в Гомеле было много евреев. До войны они составляли почти треть его населения. Немцы вошли в город только в конце июля и, в отличие от других городов республики, отсюда многие смогли эвакуироваться. Все они после войны возвратились в свой родной город. Приехали сюда и евреи, которые раньше не жили здесь. Было их немало и среди работников комбината, в том числе инженерно-технических работников и служащих. Главным механиком работал Тарнопольский, начальниками основных производственных цехов - Сиротин и Эпштейн, заведующим базой приёмки и предубойного содержания скота был Зильберг. Были евреи среди ветеринарных врачей, инженеров, мастеров, бухгалтеров. Большинство из них отличались добросовестным отношением к своим служебным обязанностям и во многом им комбинат был обязан своими успехами в производственной и финансовой деятельности. Однако, к сожалению, были среди них и нечестные люди, склонные к обману и злоупотреблениям.

Одним из них был заведующий скотоприёмной базой Зильберг. Он, как уже известный вам Ефим Лернер из Орши, обладал редкой способностью безошибочно определять упитанность скота и потому на протяжении многих лет считался незаменимым работником. Зная себе цену, он злоупотреблял своим положением и вёл себя вызывающе по отношению к другим работникам. Даже с директором, которого на комбинате все боялись, он разговаривал на равных, всячески подчёркивая свою независимость.

Меня часто удивляло терпение и заметная робость Синицына в его отношениях с Зильбергом. Я никак не мог понять почему Синицын во всём уступает заведующему базой и у меня возникли серьёзные сомнения и в честности Зильберга, и в порядочности директора. Однако, никаких фактов, подтверждающих эти подозрения не было, и я не осмеливался задавать какие-либо вопросы на сей счёт Николаю Александровичу, боясь незаслуженно обидеть его. Очень не хотелось нарушать гармонию сложившихся между нами отношений, благодаря которым уже были достигнуты существенные успехи в производственной, финансово-экономической и хозяйственной деятельности предприятия. Я отчётливо понимал, что в любом случае, причастен ли Синицын к злоупотреблениям Зильберга или нет, моё вмешательство в их взаимоотношения вызовет недовольство директора и отрицательно повлияет на нашу дружбу. Я хорошо знал, что как только между директором и главным инженером исчезнет согласие, ждать успехов в работе не придётся.

Не знаю, как долго длилось бы моё молчание, если бы не формальная встреча и откровенный разговор с Григорием Давыдовичем Тарнопольским. Она состоялась весной 1957-го года на празднике Пейсах. У меня с бывшим главным инженером сложились довольно хорошие служебные, а со временем наметились и добрососедские отношения, которые постепенно перерастали в дружественные. Мы несколько раз приглашались в гости к Тарнопольским, где получали большое удовольствие не только от вкусных блюд, которые любила готовить его жена Мира, но и от песен, которые она пела дуэтом со своим мужем. У обоих было музыкальное образование и хорошие голоса. Пели они в основном арии из опер, но иногда запевали народные украинские и еврейские песни, а мы с Анечкой старались им подпевать. У них было пианино, на котором Мира играла профессионально и даже давала уроки музыки детям наших соседей.

Перед праздником Григорий Давыдович пригласил нас на первый сейдер к своим родителям, которые жили на окраине города в своём собственном доме, сохранившемся во время войны.

Сейдер прошёл по всем правилам, описанным в Пасхальной Книге. На столе была и маца, и крутое яйцо, и куриная кость, и горькая трава-приправа, и миндаль с яблоками, и вино, и блюдце с солёной водой. Ведущий сейдер - Тарнопольский старший, которому уже было далеко за семьдесят, читал Хагаду (Пасхальную Книгу), рассказывал о значении поданных блюд и отвечал на четыре вопроса Книги.Я

вспомнил, как в далёком прошлом задавал эти вопросы папе и как он мне на них отвечал. Последний раз это было двадцать пять лет тому назад, в 1932-ом году. На следующий год, перед самым праздником пейсах, папа умер. С тех пор я не задавал больше этих вопросов и никогда не был на сейдере в еврейских семьях.

Как будто почувствовав грусть, навеянную пасхальным ритуалом, хозяева подали праздничный ужин с традиционными еврейскими блюдами и хорошим вином, зазвучали старинные народные песни и даже танцевали фрейлехс “под язык” (музыкальных инструментов в доме не было).

В перерыве между песнями Григорий Давыдович пригласил меня во двор, где уже начала пробиваться первая, чуть заметная зелень на деревьях и кустарниках. В беседке, под развесистой грушей состоялся разговор, который надолго остался в памяти и заметно повлиял на мои дальнейшие отношения с Синицыным. Тарнопольский рассказал о своих конфликтах с Зильбергом, в злоупотреблениях которого давно не сомневался. Он пытался направить его на путь истинный и предотвратить тем самым очередную антиеврейскую компанию на комбинате и в городе. Его попытки оказались тщетными и может быть именно они и ускорили его освобождения от должности главного инженера. Григорий Давыдович был не только уверен в нечестности Зильберга, но и догадывался о его связях с Синицыным, которому тот, путём сделок со сдатчиками скота, добывал деньги “на жизнь”. По мнению Тарнопольского основные “гешефты” совершались не с постоянными сдатчиками сырьевой зоны Гомельского комбината, а с райконторами “Заготскот” Черниговской области Украины, которые должны были поставлять скот Черниговскому или Киевскому мясокомбинатам. Вероятно и украинским дельцам было удобнее совершать свои противозаконные операции подальше от глаз собственных контролёров. Синицын, под предлогом привлечения сырья для выполнения плана, разрешал приёмку скота с чужих зон, чем способствовал злоупотреблениям Зильберга.