Великая война. 1914–1918 - Джон Киган

вмешательство Соединённых Штатов сделало их бессмысленными. Теперь ресурсов Германии не хватало, чтобы противостоять многомиллионной армии, которая могла быть переброшена через Атлантику, и осознание бессмысленности сопротивления подрывало настрой немецких солдат, мешало им выполнять свой долг.

Именно в таком состоянии в сентябре немецкие армии на западе отходили к своему последнему рубежу обороны — линии Гинденбурга, большая часть которой совпадала с конфигурацией Западного фронта, стабилизировавшегося после боёв 1914-го, хотя в последующие годы его значительно укрепили, особенно в центральном секторе после отступления от Соммы весной 1917-го. 26 сентября в ответ на призыв Фоша «Все в бой!» британская, французская, бельгийская и американская армии перешли в наступление 123 дивизиями (ещё 57 находились в резерве) против 197 немецких, из которых полностью боеспособными разведка союзников считала только 51.

Людендорф назвал 8 августа, когда армада британских и французских танков прорвала фронт у Амьена, чёрным днём немецкой армии. Лично для него чёрным днём стало 28 сентября. Тут нужно отметить, что у этого генерала — внешне абсолютно бесстрастного — была неустойчивая психика. «Вы плохо знаете Людендорфа», — говорил Бетман-Гольвег в начале войны главе военно-морского кабинета кайзера. Этот военачальник, как выразился премьер-министр, велик только в моменты успеха. «Если дела идут плохо, он теряет присутствие духа»[701]. Такая характеристика не совсем точна. Людендорф сохранил самообладание в критические дни августа 1914-го, и это помогло предотвратить катастрофу. Теперь же он сорвался и дал волю ярости «против кайзера, рейхстага, флота и внутреннего фронта»[702]. Подчинённые закрыли все двери на этаже, чтобы заглушить крики, доносившиеся из его кабинета… В конце концов Людендорф успокоился. В шесть часов он спустился этажом ниже, к Гинденбургу, и сообщил старому фельдмаршалу, что альтернативы перемирию больше нет. Позиции на Западном фронте прорваны, армия не желает сражаться, гражданское население отчаялось, политики хотят мира. Гинденбург молча сжал обеими ладонями его правую руку, и они расстались «как люди, похоронившие свои самые заветные надежды»[703].

Последствия внутри страны не заставили себя долго ждать. 29 сентября, в день, когда Болгария, союзница Германии, начала переговоры с французами и британцами о перемирии на фронте в Салониках, в штаб высшего военного командования в Спа прибыли кайзер Вильгельм, рейхсканцлер Георг фон Гертлинг и министр иностранных дел Пауль фон Хинце. Генералы сказали, что Германия должна сформулировать свои условия мира. 8 января 1918 года президент Соединённых Штатов Америки Вудро Вильсон представил конгрессу 14 пунктов, на основе которых можно было заключить почётный для всех воюющих сторон мир, а также обеспечить будущее согласие. Именно эти 14 пунктов руководители Германии теперь решили использовать при составлении своего предложения союзникам. Хинце предположил, что успешное завершение переговоров, каким бы ни был результат, приведёт к разногласиям среди парламентских партий, потребующих установления либо диктатуры, либо полной демократии. На совещании было решено, что лишь демократизация убедит союзников принять условия, на которые руководители Германии всё ещё рассчитывали, — в том числе сохранение Эльзаса и Лотарингии, а также части Немецкой Польши. Словом, канцлеру нужно подать в отставку. 3 октября на эту должность была предложена кандидатура принца Максимилиана Баденского, известного сторонника мирных переговоров и одного из руководителей немецкого Красного Креста. Принц также был оппонентом Людендорфа и поэтому первым делом получил от Гинденбурга письменное признание, что «в дальнейшем шанса заставить неприятеля подписать мир уже не будет»[704]. Разумный шаг, поскольку в начале октября Людендорф вновь обрёл хладнокровие. Пока принц Максимилиан убеждал многочисленные партии, включая составлявших большинство социалистов, войти в его правительство, а также добивался для рейхстага прав, в которых отказывала ему монархия, в том числе права назначать военного министра, объявлять войну и заключать мир, Людендорф начал разговоры о продолжении сопротивления и о том, чтобы отвергнуть условия президента Вильсона. Эти условия были вновь повторены 16 октября, причём они предполагали отказ Германии от монархии как одной из деспотических сил, угрожающих миру во всём мире, врагом которых объявил себя американский президент.

Части на передовой после короткого периода деморализации в конце сентября, когда возвращавшиеся из окопов солдаты называли тех, кто шёл им на смену, штрейкбрехерами, сумели восстановить прежний боевой дух. Армия сопротивлялась продвижению союзников к границе Германии. Во Фландрии с её многочисленными водными препятствиями французов удалось остановить — к большому неудовольствию Фоша. Воодушевившийся Людендорф 24 октября написал воззвание, в котором не признавал полномочия канцлера и отвергал мирные предложения Вильсона, характеризуя их как требования безоговорочной капитуляции. «Это неприемлемо для солдат. Эти предложения доказывают, что желание врага уничтожить нас, ставшее причиной войны в 1914 году, нисколько не уменьшилось. Таким образом, [они] могут быть для нас, солдат, только вызовом, чтобы продолжать противостоять ему, пока у нас есть силы»[705].

Офицерам Генерального штаба удалось предотвратить распространение воззвания, но одна его копия по ошибке попала в Обер Ост — штаб восточных территорий, и тамошний связист, член независимой социалистической партии, передал её своему руководству в Берлин. Воззвание было опубликовано в тот же день и вызвало бурю в рейхстаге. Принц Максимилиан, взбешенный нарушением субординации — интересно, что Людендорф пытался это отрицать, — потребовал от кайзера сделать выбор между ним и главнокомандующим. 25 октября Людендорф и Гинденбург прибыли в Берлин, причём оба покинули штаб вопреки особому указанию канцлера. Людендорфа вызвали во дворец Бельвю, официальную резиденцию кайзера, и предложили подать в отставку. 26 октября она была принята — сухо, без выражения благодарности. Прошение Гинденбурга об отставке Вильгельм II отклонил. Бельвю военачальники покинули вместе. Людендорф отказался садиться в машину Гинденбурга и отправился в гостиницу, где его ждала жена. Рухнув в кресло, он некоторое время сидел молча, затем встал и сказал: «Через две недели у нас не будет ни империи, ни императора, вот увидишь»[706]. Эти слова оказались пророческими.

Гибель империй

Предсказание Эриха Людендорфа сбылось с точностью до дня. Однако к моменту отречения Вильгельма II, а это произошло 9 ноября, мира запросили две другие империи, Османская и Австро-Венгерская. Неминуемый крах Турции был очевиден уже давно. После побед на Галлиполи и в Куте армия исчерпала запасы жизненных сил. Продолжающееся противостояние с русскими на Кавказе изматывало её, а хроническая неэффективность государственной машины лишала пополнения. Несмотря на то что во время войны число дивизий удвоилось (было 36, стало 70), одновременно их существовало не более 40, и к 1918 году все дивизии были слабыми. Численность некоторых турецких дивизий едва достигала численности английской бригады… Более того, после восстания, которое поднял в 1916 году шериф Мекки