Великая война. 1914–1918 - Джон Киган

свои слабо укреплённые позиции, а у штаба 5-й армии не имелось заранее подготовленного плана на тот случай, если фронт начнет разваливаться. «Должен признать, — впоследствии писал пехотинец, принимавший участие в том бою, — что немецкий прорыв 21 марта был неизбежен. У нас не имелось ни согласованного командования, ни решимости, ни желания сражаться. Не было и взаимодействия между ротами и батальонами»[683]. Вопрос тут в причинах развала армии, а это действительно был развал. Не психологические ли они, вроде тех, которые привели к развалу французской армии весной 1917 года, русской после неудачного наступления Керенского или итальянской во время сражения под Капоретто? Во всех четырёх армиях, считая британскую, потери пехоты к этому моменту составили больше 100% численного состава, с которым они вступили в войну. Возможно, тот предел, где заканчиваются человеческие возможности, уже был достигнут.

Различия если и были, то в продолжительности психологического дискомфорта и в его масштабах. Надлом отмечался более чем в половине французских боевых частей, а для восстановления потребовался год. Итальянская армия, несмотря на то что больше всего бед было в дивизиях, сражавшихся у Изонцо, была ввергнута в общий кризис и до конца войны так из него и не вышла. Её пришлось усиливать значительными силами британцев и французов. Русская армия, пережив несколько поражений подряд, две революции и крах государства, окончательно развалилась и была распущена. Хаос в британской 5-й армии оказался иным по своей сути и не столь масштабным. Несомненно, её поражение действительно вызвали скорее психологические причины, и напоминало оно поражение итальянцев при Капоретто, но остальные три британские армии — 3, 2 и 1-ю — эта болезнь не затронула. Наоборот, её довольно быстро локализовали внутри самой 5-й армии, и спустя лишь неделю после начала немецкого наступления она начала выздоравливать — наносить врагу ответные удары. Да, она далеко отступила и потеряла много солдат и офицеров, вследствие чего была значительно усилена не только своими частями, но и французскими и даже американскими, но сохранилась как единое целое. Многие соединения 5-й армии не утратили свой боевой дух, удерживали позиции и даже контратаковали.

Худшими для британцев и для всех союзников стали 24–26 марта, третий, четвёртый и пятый дни немецкого наступления. В это время возникла опасность отделения британцев от французской армии и постепенного смещения их линии обороны к портам на берегу пролива, то есть того, что Людендорф запланировал как цель операции «Михаэль». Перспектива прорыва фронта встревожила высшее военное руководство Франции, точно так же, как во время кампании на Марне, однако, если в 1914 году Жоффр делал всё возможное, чтобы поддерживать связь с британскими экспедиционными силами, теперь Петен, командовавший всеми французскими войсками на севере, руководствовался лишь своими страхами. 24 марта в 11 часов утра он приехал в штаб Хейга и предупредил, что ожидает атаки к северу от Вердена и поэтому не может выделить подкрепления. Его главная забота — защита Парижа. Хейг спросил, осознаёт ли Петен, что вероятным результатом отказа в помощи будет разделение их армий. Француз кивнул[684]. Хейг понял, что налицо кризис союзных отношений. В 1914 году в подобной ситуации помог британский Военный кабинет, который поддержал сэра Джона Френча, поэтому Хейг позвонил в Лондон и попросил повлиять на Петена. Два дня спустя в Дуллане, неподалёку от Амьена, прямо на линии немецкого наступления, состоялось внеочередное англо-французское совещание под председательством президента Франции Пуанкаре. В нём участвовали премьер-министр Клемансо, британский военный министр лорд Мильнер, а также Петен, Хейг и Фош, в то время начальник французского Генерального штаба.

Совещание началось в напряжённой атмосфере. Хейг доложил о случившемся с 5-й армией и объяснил, что вынужден отдать часть своего сектора к югу от Соммы под контроль Петена. Сам он больше ничего не может предпринять на этом участке. Петен сказал, что 5-я армия разбита, и весьма нетактично сравнил войска Гофа с итальянцами под Капоретто. Затем началась перепалка между ним и Генри Уилсоном, начальником имперского Генерального штаба. Петен был непреклонен: он уже отправил на помощь всех, кого только мог, а теперь его главная задача — защитить Амьен. Этот город находился в 30 километрах от передовых позиций немцев. Эмоциональный Фош не выдержал: «Мы должны сражаться у Амьена! Мы должны сражаться там, где стоим! Не уступать ни клочка земли!» Наверное, это и разрядило ситуацию. Последовало предложение поручить Фошу согласование действий британской и французской армий[685]. Такая формулировка удовлетворила всех, даже Хейга, который сопротивлялся любой угрозе своей абсолютной независимости в качестве командующего британскими экспедиционными силами с того момента, как занял эту должность в декабре 1915 года. 3 апреля полномочия Фоша были расширены до осуществления стратегических операций, что делало его фактическим главнокомандующим войсками союзников.

Назначение оказалось очень своевременным. К 5 апреля немцы продвинулись на 30 километров вперёд на фронте шириной 80 километров. Теперь они стояли в 8 километрах от Амьена, который защищали наспех собранные подразделения, в том числе инженерных и железнодорожных войск, включая американские. Появление единого командования, имеющего право направлять британские и французские резервы туда, где они больше всего нужны, было очень важным в такой переломный момент. Однако и немецкое наступление тоже достигло критической точки. Снизился его темп, но самое главное — оно приняло неверное направление.

Тем не менее сами немцы ещё не поняли, что это кризис. Кайзер был очень доволен тем, как развивается наступление. 23 марта он объявил в немецких школах выходной — праздник победы, и Гинденбурга наградил высшим военным орденом королевства Пруссии и Германской империи — Звездой Большого креста Железного креста. До этого она вручалась только один раз, больше 100 лет назад, — фельдмаршалу Гебхарду фон Блюхеру в 1813 году за победу над Наполеоном. На оперативной карте, однако, признаки кризиса в развитии наступления уже можно было заметить, причём с каждым днём они усиливались. Наибольшего успеха удалось достигнуть на правом фланге британской обороны, где она граничила с позициями французов к югу от Соммы, поэтому высшее военное командование Германии решило нанести удар именно там, силами 2-й и 18-й армий. Им ставилась задача разделить британские и французские части. По флангам двух ударных группировок должна была следовать немецкая 17-я армия, а 6-й предписывалось готовить наступление на северо-запад, в направлении моря[686]. Всё это означало отказ от стратегии одного массированного удара и переход к наступлению трезубцем, но сил для того, чтобы осуществить прорыв, не было ни у одного из «зубцов». Как и в 1914 году при наступлении на Париж, немецкая