"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция (СИ) - Шульман Нелли

Она вдруг подумала, что за три года жизни в Стамбуле даже ни разу не спускалась к проливу, который видела каждый день из окна своей опочивальни.

Ее поселили в маленькой деревне — в самой Кирении было не протолкнуться от янычар, и левантийский купец, опекавший ее здесь, хмуро сказал по-итальянски: «Лучше не попадаться им на глаза. Посидишь где подальше, детям там хорошо будет».

— Но деньги, — попыталась сказать Марфа.

Купец поморщился. «Сказали тебе — не твоя забота. Жди».

— Чего? — подняла брови женщина.

— Увидишь, — сказал ей левантиец и отвернулся.

У нее был очаг и колодец, купец дал ей мула, пару кур, и несколько овец. «Зерно там лежит в кладовой, — сказал он, — оливковое масло тоже. На огороде кое-что посажено. Не пропадешь, в общем».

— Мне бы еще чернил и бумаги, — попросила Марфа.

Левантиец удивился.

— С дочерью заниматься, — объяснила она.

Марфа вздохнула, и, поднявшись, заглянула в домик.

Там была одна маленькая комната, где они и спали все вместе. Она вспомнила Чердынь и то, как Федосья бегала за курами. Теперь то, же самое делал Федор. Еще его было не снять с мула — мальчик уже довольно уверенно держался в седле.

— Рыба, — сказал стоящий на пороге с каким-то прутиком в руках сын. «Ловить, мама».

— Хочешь рыбки, Феденька? — присела Марфа.

— Я сам, — насупился сын. «Помогу!».

Женщина поцеловала мальчика в мягкую щеку: «Ты же мой молодец!»

Марфа доила овцу, когда Федосья прибежала к ней. «Там приехали, из города».

Левантиец зашел в комнату и, оглядевшись, хмыкнул: «Хорошо у тебя, чисто. Не голодаете?».

Женщина усмехнулась. «У вас тут земля — палку воткни, она плоды принесет».

— Ну, собирайся, — сказал купец. «Гости к тебе, на постоялом дворе ждут».

— Кто? — Марфа вдруг испугалась чего-то. «Детей брать-то?».

— Возьми, конечно, — вдруг улыбнулся пожилой человек.

Вылезая из телеги у постоялого двора, Марфа тихо сказала детям: «Не болтайте, тут турок много». Но никто и не обращал внимания на маленькую женщину в запыленной, темной накидке, с бедно одетым потомством.

Вокруг гомонила торговая улица, где-то в крепости стреляли пушки — видно, шли учения.

Марфа прищурилась от яркого солнечного света и посмотрела на свои босые ноги.

Она вдруг вспомнила, как когда-то давно Кася стригла ей ногти серебряными ножницами — медленно, осторожно, купая потом ступни в воде, где плавали лепестки жасмина.

Она взяла детей за руки и, улыбаясь, сказала: «Ну, пойдемте, посмотрим, что у нас за гости такие».

— Сюда, — сказал купец, пропуская ее на террасу. С моря дул свежий, уже теплый ветер.

— Здравствуй, Марфа, — сказал, поднимаясь, мужчина.

Если бы у нее не было рядом Федосьи с Федором, она бы опустилась на колени, и зарыдала.

Он почти не изменился — последний раз она видела его, когда они с матерью уезжали в Колывань. Он тогда присел рядом и поцеловал ее. Девочка обхватила его за шею теплыми ручками и прошептала: «Дедушка, я по тебе скучать буду!».

— Кто это? — дернула ее Федосья за подол.

Никита Судаков, неожиданно легко для своего возраста, опустился рядом с правнучкой.

— Я твой прадед, — он улыбнулся. «Тебя как зовут-то? — он взглянул на ребенка прозрачными серыми глазами.

— Феодосия, — сказала девочка. «А это Федор, — она кивнула на рыжеволосого мальчика, прижавшегося к матери с другого бока.

Никита поднялся и увидел, что Марфа тихо, кусая губы, плачет.

— Все, все, — обнял он ее, и женщина прижалась к его груди. «Все, внучка. Я с тобой».

— Ну вот, — Никита сцепил длинные пальцы, — Феодосий меня еще тогда уговаривал с ним уехать, но мне надо было дела в порядок привести, да и не решишься так сразу — земля, какая бы она, ни была, все равно — родная, покидать непросто ее.

— Почему ты не сказал? — Марфа потерла руками лицо. «Хотя бы матушке».

Никита хмыкнул. «Не знал, удастся или нет. Да и потом…, - он помолчал, — думаешь, легко мне было, на такое пойти? Я ведь еще и потому вас тогда в Колывань отправил, чтобы вы, — ты уж прости, Марфуша, — под ногами у меня не мешались.

— А потом что было? — тихо спросила женщина.

— Добрался до Литвы, — Никита улыбнулся, — нашел Феодосия. Авраама, если по-нашему. Он уже к тому времени женился, дети у него народились. Стал учиться. Три года это заняло.

— Так долго! — ахнула женщина.

— А ты как думала? — Судаков рассмеялся. «То, Марфа, дело небыстрое — я хоть и знал кое-что, от отца с матерью, а те от Схарии проповедника, — но все ж немного. Да и потом, люблю я учиться-то».

— Я тоже, — Марфа посмотрела на тихо играющих в углу детей.

— Ну, так ты же своей матери дочь, да упокоит Всевышний душу ее. И отец твой тоже книги ценил. Ну вот, — продолжил Никита, — сделал обрезание…

— Сколько ж тебе лет-то было, дедушка! — раскрыла глаза Марфа. «Феде вон, — она кивнула на сына, — не делали, Селим, сказал, что как семь лет будет, то сделают».

— Оно и лучше, — усмехнулся Никита. «Меньше вопросов задавать будут потом».

— А было мне почти шестьдесят, меньше, чем праотцу нашему Аврааму, — Никита поднялся, и Марфа только сейчас заметила, что он, несмотря на возраст, до сих пор крепок и силен.

«Я тоже Авраамом стал. Ну и уехал — в землю нашу».

— В Иерусалим? — улыбнулась Вельяминова.

— Был и там, а сейчас на север подался. Городок у нас есть там — Цфат называется. Тихо, спокойно, есть, у кого поучиться».

— Все еще? — подняла Марфа зеленые глаза.

— То ж до конца дней, — Никита вдруг посмотрел на море и сказал: «Говорят у нас — «эш шахор аль габей эш лаван», черный огонь на белом огне. Черный огонь — то буквы и слова, коими Всевышний с Моисеем говорил, а белый — между ними промежутки. За пятнадцать лет, Марфа, я и черный-то еще не конца уразумел, начинаю только».

Сейчас вот вернусь — хотим печатный пресс ставить. Пока мы книги из Европы возим, из Венеции, но надо и у нас начинать сие дело.

— Ну ладно, — Никита присел. «Теперь слушай меня. С собой я тебя не зову — хотел бы, конечно, но к Единому Богу каждый сам должен прийти, как я это сделал».

— Да я матушке сказала уже, как уезжала из дома, что все же Иисуса оставить не могу, — улыбнулась Марфа.

— Тем более, — погладил ее по голове дед.

— Хоть мы с тобой и разной веры, но все, же семья у нас одна, и такой до конца дней останется. Так вот. Стамбульские деньги я забрал, — он вдруг помялся, — так, на разные дела, — и велел меня известить, коли, кто за вкладом придет. Ты и пришла, — Судаков рассмеялся.

— А остальные? — спросила Марфа.

— О чем речь и веду. Что ты тут должна осталась — он махнул рукой в сторону моря, — это ерунда, за это я все заплачу. Я хоть и не торгую давно уже, однако тратится мало, так что за это ты не волнуйся.

Письмо тебе дам, к венецианским держателям вклада, заберешь его там, и отправляйся в Лондон.

— Так умерли же все, — горько сказала Марфа. «Петя покойник мне говорил, что герр Мартин тоже преставился».

— Вот сразу видно, что не занималась ты делами нашими, — ласково сказал дед. «Всегда наследники есть, Марфа. Степан, опять же, говоришь ты, жив был, хоть и десять лет с тех пор прошло, уже, конечно.

Просто ни один купец без завещания умереть себе не даст, вона, на меня хоть посмотри».

Внучка расхохоталась. «Тебя, дедушка, знаешь, как красиво в соборе Софийском отпевали?»

— Еще бы, — желчно сказал Никита. «Мало, что ли, я им денег за всю свою жизнь пожертвовал!»

— Так вот, — он продолжил, — тех денег, что в Лондоне и Венеции, и прибыли с них, что накопилась, — тебе до конца дней хватит. Осмотришься, обустроишься в Англии, может, потом на континент съездишь, тамошние вклады тоже заберешь. Опять же, ты молода еще, может, и встретишь кого хорошего». — Никита улыбнулся.

Федя подошел к нему, и вдруг сказал: «Борода! Папа?»