Брант "Корабль дураков"; Эразм "Похвала глупости" "Разговоры запросто"; "Письма темных людей"; Гуттен "Диалоги" - Себастиан Брант

Булла. Я успокоюсь и отдохну, когда прикажет Десятый.

Гуттен. Ну, что он там прикажет, мне безразлично, а я говорю тебе: и на вершок не смей отсюда двигаться — таковы мое решение и моя воля. А иначе я усмирю тебя кулаками, не спросив твоего согласия. Впрочем, эта кулачная забава мне тоже по душе.

Булла. Зато мне не по душе. Забавляйся ею с другими, а я тебе не игрушка. Но, скажи прямо, ты отвергаешь власть Льва Десятого?

Гуттен. Не только Десятого, но всех десяти Львов, если они властвуют неправо.

Булла. Отойди от меня! Отойди! Слышишь, ты?!

Гуттен. Но сначала прими от меня в дар беду и убыток, пустомеля, воровка, разорительница, насос, выкачивающий из Германии ее богатства!

Булла. Где же вы, набожные немцы, благочестивые граждане? Где тучи братии — верных и неизменных стражей римского папы? Где богобоязненные бабенки, наши присные, преданный нам пол? Где почитатели булл — куртизаны? Где вы все, что прежде, бывало, горстями бросали деньги буллам и торговцам буллами? Ныне молю вас об одном: защитите меня от этого тирана!

Гуттен. Я тебе уже сказал: теперь у них есть свои глаза, чужих они не ищут и тем более — не покупают. И они не слушают твоих воплей, просветленные неким знанием до такой степени, что, вместо предрассудков, которые вы им навязывали, облеклись истинной верою и научились служить богу, а не идолам. Да, кстати, не смей больше кричать — это я тебе тоже запрещаю.

Булла. Ты не позволишь мне громко жаловаться?

Гуттен. Не позволю.

Булла. Какая несправедливость!

Гуттен. Напротив, вполне справедливо: рядом лежат больные старцы, ты будишь их своим криком — дерзость, которой никто себе не позволит по отношению к кардиналам, сотворенным вместе с тобою в Риме{947}. Ну да, ведь они желают мирно почивать и оберегают свой слух от малейшего шума, деятельные мужи; они проводят жизнь в чистоте, в баловстве да в забавах, преславные эти оси мира{948}, вокруг которых вращается все!

Булла. Ах, если бы они узнали, что ты отважился поднять на меня руку!

Гуттен. Верно, учинили бы что-нибудь замечательное, а?

Булла. Воздали бы тебе по заслугам.

Гуттен. Да, если бы смогли. И в самом деле, я им здорово насолил, как следует с тобою расправившись, ведьма.

Булла. Ну, довольно, отвечай: ты мне дашь вернуться восвояси?

Гуттен. Нет, не дам, разве что прежде вволю над тобою натешусь.

Булла. И еще добавишь к тем ударам, от которых я едва не скончалась?

Гуттен. Другие добавят.

Булла. Какие другие? Скажи, сделай милость, неужели есть у вас в Германии еще люди, способные на такой поступок?

Гуттен. Сколько раз повторять тебе, что вы нам больше не глаза?!

Булла. Значит, мы потому получаем побои, что в нас нет нужды?

Гуттен. Мало того: есть нужда, чтобы вас не было. Вот мы и решили убивать всех, сколько вас ни явится из чужих краев, суля нам свет, а на деле разливая непроницаемый мрак, болтая о жизни, а на деле неся нам, чуть не всякий раз, лютую смерть. Но что-то я уже долго тебя не потчую, получай!

Булла. Ой! Ой! Ой-ой-ой!

Гуттен. Вот так оно лучше всего: ты кричи, а я буду бить.

Булла. Если бы Лев об этом узнал!

Гуттен. Уж ты, во всяком случае, ему не доложишь, потому что я забью тебя здесь насмерть.

Булла. На помощь, христиане, на помощь!

Гуттен. Не слушают.

Булла. А ведь, бывало, слушали… Что же мне делать, несчастной?!

Гуттен. То, чего ты заслуживаешь, — получать побои.

Булла. А конец-то им будет, трижды святотатец?

Гуттен. А твоей брани, трижды отравительница?

Булла. Но буллам свойственно браниться, и уже тому много лет.

Гуттен. А нам — бить, и ныне, и навеки впредь.

Булла. Нет, Германия совсем не так гостеприимна, как я полагала. Плохо ты меня сегодня встречаешь.

Гуттен. По заслугам. А что бы ты со мной сделала, если бы я оказался у тебя в Риме?

Булла. Вознесла бы и возвеличила.

Гуттен. Знаю, знаю, что ты стараешься купить и как бы тебе хотелось найти здесь продажных людей.

Булла. Но к тебе это не имеет ни малейшего отношения, я сделаю тебя епископом, если ты меня отпустишь.

Гуттен. А я епископом быть не хочу, и тебя не собираюсь выпускать отсюда, где ты нашла прием, вполне достойный тебя.

Булла. И все же отпусти.

Гуттен. Ни за что.

Булла. Не ведаешь ты, в какую беду ввязываешься.

Гуттен. Ничего, потом развяжусь. Получай!

Булла. Как бы мне хоть отделаться от тебя сегодня, раз нигде не видно союзников, которые выступили бы вместе со мной против такого лютого врага!

Гуттен. Союзников ждать нечего.

Булла. Как знать. А что, если я возьмусь за дело всерьез и посулю награды, которые привлекут людей?

Гуттен. Пока получай всерьез!

Булла. Боги да погубят тебя, негодяй, жестокою гибелью! Где вы, тысяча куртизанов? Все сюда, хватайте его, вяжите и тащите в Рим!

Гуттен. Вот тебе тысяча ударов — они тебя успокоят. Вот тебе!

Булла. Нечестивец! Злодей! Подлец!

Гуттен. Вот тебе!

Булла. Решится ли кто оказать услугу Льву Десятому и заслужить благосклонность папы?

Гуттен. Никто не решится. А колочу тебя я, видишь? Смотри хорошенько.

Булла. Решится ли кто взять под охрану дщерь Льва Десятого, о благочестивые христиане, и убить этого подлеца? Никакое наказание вам не грозит, напротив, защитник мой получит в награду от папы пять тысяч полновесных дукатов из апостолической казны и синекуру, приносящую до трехсот золотых ежегодно. Кроме того — полное отпущение грехов, на две тысячи лет индульгенций и разрешение от пятидесяти шести Великих постов, чин протонотария и право признавать законными детей, прижитых вне брака, а также возводить в пфальцграфское{949} достоинство. Ему будет позволено совершать ежедневно по одному смертному греху, и на ближайшие семь лет он освобождается от исповеди, а потом волен исповедоваться раз в семилетие, не чаще. Ну, что же вы? Ладно, пусть исповедуется только раз за всю жизнь и второй — перед самою смертью. А если духовной должности он не ищет, мы разрешим ему жениться на собственной падчерице, или племяннице, или двоюродной сестре; и если он в чем-нибудь поклялся, мы разрешим его от клятвы, а если заключил какой-нибудь договор, расторгнем его — стоит ему только пожелать. Эй, вы, все отлученные и преданные анафеме по какой бы то ни было причине, за какой бы то ни было проступок, чем бы ни был продиктован приговор — законами, каноном или человеческим суждением! Всякий, кто совершил кровосмешение или прелюбодеяние, похищал девиц, насиловал жен; всякий, кто ложно клялся, убил или отпал от веры до двух раз; каждый душегуб, умертвивший священника, каждый преступник, поправший все законы человеческие и божеские, — любой из вас сделается чист и невинен! Эй, вы, осквернители святыни, грабители храмов, вы сможете навсегда оставить себе награбленное и никто не потребует его обратно! Слушайте меня, где бы вы ни были, все отвергшие бога и забывшие, что такое человечность! Здесь можно смыть гнуснейшие пятна самых страшных преступлений, и какой ничтожной ценою — убийством вот этого человека, которое каждому сойдет безнаказанно. Как бы чудовищно ни было злодеяние, как бы неслыханно ни было преступление — слушайте меня, слушайте, немцы! — даже если человек покусился на сестру мою, Буллу «У трапезы господней», совершив то, что относится к прерогативам одного только апостолического престола и что искупается лишь публичным покаянием, если он нарушил правила, установленные папской канцелярией, какие бы то ни было и каким бы то ни было образом, пусть будет он клирик или мирянин, — вот способ вернуться на стезю истины, вот путь к исцелению! Если вы дали обет, исполнить который затруднительно, я избавлю вас от этой заботы. И не одна только я осыплю вас благодеяниями: убейте его — и, клянусь, вы получите блаженство, которое принесет и возвестит вам моя сестра, идущая следом за мной.

Свобода. Слышишь? Есть, оказывается, еще одна Булла, и угрожает она тебе. Она выслала вперед эту, чтобы первый удар обрушился на нее. А сама сидит в засаде и ждет, но при первом же удобном случае выступит.

Гуттен. Что ж, и я ударю не слабее.

Свобода. Хвала твоей доблести, если выстоишь!

Булла. Хотя любой, кто выполнит мою просьбу, уже заслуживает всех наград, которые я перечислила, я прежде всего зову вас, саксонцы, послужите мне верой и правдой. А вам за это даровано будет право есть в постные дни сливочное масло и яйца, когда захотите, и дважды в день допьяна напиваться пивом. И вас зову, поляки, — вы, должно быть, где-нибудь здесь, неподалеку: помогите мне — и впредь, на вечные времена, воруйте невозбранно. Сюда, опороченные, чтобы вернуть себе доброе имя! Сюда, уличенные в симонии, чтобы снова войти к папе в милость! Сюда, ростовщики и грабители, чтобы пользоваться неправедно нажитым, не боясь греха!