Исход - Игорь Шенфельд

Если бы не Федор, который как-то держал все в руках, помня о том, что нужно есть, двигаться и что-то предпринимать перед надвигающейся зимой, они, скорей всего, скоро умерли бы. Федор добывал где-то еду, что-то варил, но что они ели в те дни Людмила не помнила: кажется, вареную картошку, или суп, уху. Затем Федор затеял копать землянку. И не потому даже, что сомневался в возможности пережить зиму в этом сарае: его можно было утеплить картоном с мусорок, построить внутри шалаш и топить буржуйку древесным хламом, которого было достаточно вокруг. Какое-то время продержались бы. Дело оказалось куда хуже: после бандитского боя на пристани мэрия приняла решение благоустроить этот участок городского берега, снести все под бульдозерный нож и заасфальтировать. «Ярмарочная площадь была бы здесь очень хороша и весьма на месте!», — поделился с Федором представитель комиссии чиновников, заявившейся как-то на лодочную станцию с фотокамерами и блокнотами. Федор спросил его, снесут ли лодочный сарай тоже, и тот подтвердил: «Все снесем!». Федор спросил когда снесут, и чиновник сказал: «Когда утвердят проект». Это вселяло надежды, но еще надежней было подстраховаться и вырыть землянку. Федор стал искать место, на которое бы никто не позарился в ближайшей перспективе. Ничего подходящего не обнаруживалось, кроме заброшенного сада между дорогой и пятиэтажками, но это было слишком людное место, а зимой, при голых деревьях их нора просматривалась бы со всех балконов, а значит кто-нибудь обязательно вызовет милицию, или позвонит репортерам. Репортеры — это хорошо, да только был у Ивановых уже опыт с ними: налетят как на горячий навоз, почирикают и схлынут, а проблемы останутся: «Почему здесь? По какому праву? Где гражданство? Где прописка? Нелегальное пребывание на территории суверенного государства…». Нет, лучше не надо: наслышались уже всего этого выше крыши… выше крыши этого проклятого лодочного сарая, что стоит на родной земле деда Аугуста… Теперь он ее получил, землю свою, вернулся к ней по-настоящему: в нее вернулся; вся земля теперь — его, со всех сторон… А Анечку-то за что, девочку мою?… Федор бросал лопатку, садился на землю и зажимал голову руками. Лучше всего в эти минуты было думать о шторме в десять баллов, и представлять себе, как его эсминец с захлебнувшимся дизелем несет на скалы… Это помогало, как ни странно, и Федор вскоре поднимался и шел искать место дальше.

Возникла у Федора еще одна идея: вырыть землянку возле загородного кладбища, в дальнем конце которого власти района позволили им захоронить Аугуста и Анечку. (Федор выкопал могилу сам, поседев за один день, а два гроба подарили им баптисты, которые с тех пор появлялись время от времени возле лодочного сарая, чтобы поговорить на религиозные темы. Но разговор с ними развития не получил. Людмила просто ничего не слышала, до нее никакие слова не доходили пока, а Федору было не до баптистов: ему надо было готовиться к зиме. Уже потом, много позже, когда паралич горя немного отступил, отпустил, они вспомнили, что вокруг них в те ужасные дни были люди: и православный поп в часовне сделал отпевание, и кто-то за это заплатил ему, наверное, а может быть и нет; и поминки были справлены в какой-то столовой, но кто их организовал и профинансировал не помнил после даже Федор, который как-то держался еще, оставаясь в рамках сознания. В общем, нашлись добрые люди, которые, как потусторонние силы древней Руси, явились откуда-то из ниоткуда, помогли чем смогли и снова исчезли, не оставив даже адресов, по которым их можно было бы поблагодарить однажды. «Эх, какой это народ великий… Никогда вам не взять их ни силой, ни измором»:, — так будет частенько втолковывать когда-нибудь Федор своему новому приятелю — трижды тонувшему фашистскому старичку-подводнику, посиживая в выходной день в немецкой кнайпе за кружкой-другой пива и за мирной беседой на бытовые и общественно-политические темы).

Идея с кладбищем отпала, однако, сразу: там процветал могучий бизнес, и границы кладбища росли невиданными темпами, норовя включить в себя и поглотить в себе в скором будущем весь правый берег, включая город. Если и развивалось в девяностые годы в новой России что-то по-настоящему лихо, побивая все рекорды и утирая нос смертным статистикам Азии и Африки, а также легко перегоняя — как это на протяжение полувека фанатически мечталось вождям коммунистической партии — Америку, ставшую вдруг нервно облизывающимся другом и братом, то это была кладбищенская сфера с её инфраструктурами — законодательными, исполнительными, судейскими, прокурорскими, милицейскими и собственно бандитскими.

Понятное дело, что бритоголовые могильные качки с ломиками даже близко не подпустили Федора с его ржавой, гнутой лопаткой к святым кладбищенским стенам. «Можем поселить только на самом кладбище, и навсегда», — пошутили они сыто-весело, — «но только будет это тебе стоить, морячок, очень больших бабок: у тебя таких нет, и они тебе даже присниться не могут, потому что ты не представляешь себе даже — сколько это много, в натуральном, настольном исчислении».

Оставался заброшенный сад. На «закладку первого камня», как выражался Федор, они пошли втроем: потому что одного Людмила отпускать Федора никуда не желала. «И еще потому, что жилье — дело ответственное», — шутил Федор, — «планировка, высота потолков и все такое прочее…». Федор все еще пытался шутить. Он побывал на флоте. Это сродни тому же лагерю. Он знал живительную силу юмора. Но на сей раз юмор не срабатывал. Людмила его не слышала. Сын глухо молчал. Если бы можно было — Федор застрелился бы. Но он не мог. Нельзя было пока. Да и не из чего…

Сколько-то там уровней насчитал Данте Алигьери у ада? Девять, кажется? Ну да это неважно. Важно помнить: когда ты уже в аду, то это вовсе не значит, что нет уровня еще ниже.

Однажды поутру Ивановы услышали голоса снаружи. Они вышли и увидели перед собой очередную ответственную комиссию в составе трех человек, осматривающую их сарай. В комиссии была женщина, строгая, миловидная, средних лет, в очках.

— А вы кто такие? — удивилась женщина.

— Мы тут живем. Временно. Гражданство ждем, — объяснил Федор.

— Нелегалы, стало быть, — констатировал еще один член с тонкими губами, на тонких ножках.

— Так точно, вашими стараниями! — сдерзил Федор.

— Это о вас тут — в газете писали — убили кого-то из семьи недавно? — спросил третий, постоянно моргающий дурак.

— У нас, — ответил Федор, разминая желваки на скулах.

— Понятно! — усмехнулся тонкогубый.

— И что же тебе конкретно понятно, господин начальник? — поинтересовался Федор, опасно щурясь, — что люди в таких вот условиях живут? Что им государство, которому они служили, на которое горбатились на помощь не приходит? Что вы их вычеркнули из жизни — это тебе понятно?

Но тонкогубого было такими штучками не пронять, тонкогубый был чиновник, отлитый советской властью и закаленный перестройкой.

— Во-первых, мне понятно, что вы проживаете здесь противозаконно. Это раз. А второе, что мне понятно — это то, что вы должны немедленно освободить сарай. Завтра в него будут завозить инструментарий для работ на территории. Так что завтра к утру — чтоб духу вашего тут не было!

Даже Людмила очнулась на миг от своей мрачной отрешенности.

— Куда же нам переселиться? Дайте хоть комнату в общежитии. Нам гражданство уже пообещано…

— Я комнат не раздаю, это не моя епархия, — брезгливо ответил на это тонкогубый, и остальные чиновники снисходительно заулыбались. Теперь уже было очевидно, что тонконогий у них за пахана. И очень самоуверенный. И абсолютная сволочь.

— Да вы просто — звери! — выкрикнула тогда Людмила, сорвавшись голосом, и тонкогубый окаменел, стал смотреть в сторону. Миловидная дама пришла на помощь своему шефу:

— Вы бы дамочка, думали прежде чем рот открывать: сами тут нелегально находитесь, и еще при этом должностное лицо оскорбляете, находящееся при исполнении им своих обязанностей. Вы бы лучше на себя посмотрели со стороны: кто тут больше на зверей похож? — дамочка, произнося это, обращалась не к Людмиле, но к начальнику: оценил ли? Тот оценил, кивнул, и сказал свое веское слово:

— Насчет переселения я вам, так и быть, помогу. Вас двоих переселим в СИЗО: за нарушение режима регистрации на территории Российской Федерации и до выяснения вашего статуса и общего правового положения на территории нашей страны. А ребенка — в детский дом: дети в нашей стране не имеют права жить в подобных антисанитарных условиях. Раз вы, родители, не можете обеспечить уход и питание своему сыну, значит, эту функцию возьмет на себя государство. И все, разговор окончен. Если мы завтра утром застанем вас здесь, то будет так, как я сказал. Вам все понятно?

Эти страшные слова чиновника швырнули Людмилу не на него, негодяя, чтобы выдавить ему глаза, и язык, и перегрызть горло, и вырвать и растоптать сердце его змеиное, но на Федора: просто она знала, что сейчас сделает Федор, и она знала, чем это закончится для них всех. Она вцепилась в Федора такой мертвой хваткой, она, а вслед за ней и Костик, повисли на Федоре и обхватили его с такой силой, что Федор не мог шелохнуться, и лишь повторял: «Все в норме, все в норме, все в норме…».