Костры на берегах - Андрей Леонидович Никитин

основой, на которой возникла и развилась культура Европы в раннем средневековье. Высочайшие художественные достижения кельтских ремесленников, ювелиров и скульпторов, живших на территории сегодняшней Франции, Ирландии, Германии, создав удивительный сплав из римского духовного наследия и собственных кельтских традиций, в I тысячелетии нашей эры оплодотворили новую романскую культуру, возникшую на развалинах Западной Римской империи, и подготовили почти тысячелетие спустя после своего исчезновения великолепный взлет фантастической готики — настоящий «кельтский ренессанс»!

С восторгом и трепетным чувством смотрел я всегда на удивительные, ничем не объяснимые лики людей, чудовищ, зверей, раздвигающих камень храмов, извивающихся, скалящих в дьявольской усмешке зубы на стенах готических соборов Европы, поднимающих на своих спинах шпили, аркбутаны, капители, своды, тронные кресла и пудовые свечи… Их можно было заметить везде — на фресках, в тончайшей чеканке ларцов и ковчегов со святыми мощами, на полях и среди текста молитвенников, среди вышивок сохранившихся гобеленов и на драгоценном блюде, украшенном эмалями.

Кельтский, языческий мир, давно, казалось бы, погребенный под пластами культур и народов, вдруг в краткий период торжества готики вырвался на свободу по всей Европе. Он проявился даже у нас, на далекой восточной окраине Европы, когда владимиро-суздальский князь Андрей Боголюбский, решив покончить с церковной зависимостью от Киева и Византии, призвал к себе на Клязьму каменных дел мастеров из Великой Моравии, за что и был убит. Всего через полвека после его смерти на стенах Георгиевского собора в Юрьеве-Польском мы находим тот же «кельтский ренессанс» во всем его языческом великолепии: со скуластыми головами, странными плоскими ликами, объяснение которым не найти ни в одной христианской эмблематике, с чудовищами, по поводу которых до сих пор ломают голову исследователи, как их назвать и как объяснить…

Сохранились и сами кельты — со своим языком, фольклором, преданиями, художественными традициями. Они живут в Ирландии, Шотландии, Уэльсе, во французской Бретании. Еще недавно живая кельтская речь звучала на острове Мэн и в Корнуэлле. Но это представители особой языковой группы кельтов, северо-западных. На самом же деле кельтские и родственные им по языку и культуре племена населяли практически всю Европу — от Скандинавии на севере до Средиземного моря и Малой Азии на юге и юго-востоке и от побережья Атлантики на западе до… Вот здесь и возникает та самая неясность, с которой еще недавно мирились археологи, историки и лингвисты.

Самым восточным форпостом кельтских народов считали племя бойев, оставивших память о себе в прежнем названии Чехии — Богемия. Историки полагали, что на востоке бойи прошли до Карпат. Это казалось доказанным и никого особенно не интересовало. Судьбой древних кельтов, их распространением, исчезновением, их контактами с другими народами интересовались главным образом сами кельты. А таких ученых было немного.

Обширное наследие богатейшей кельтской, а по существу — всеевропейской культуры, как часто бывает, приписывали другим, куда более молодым народам, которые растворили якобы в своих недрах остатки кельтского населения, придя со своим языком, своими законами, своей организацией общества и государства. Древняя Галлия исчезла под державой франков, Центральную Европу вплоть до Балтики присвоили себе сначала славяне, а потом германцы, получившие свое имя опять-таки от кельтов. Юго-восток Европы и Балканский полуостров были славянизированы за исключением Румынии, где сказалось позднее римское влияние, и Трансильвании, захваченной уграми. Правда, внимательно вглядевшись, можно заметить, что процесс был несколько иным. Кельты не были поглощены. Наоборот, оставаясь неизменным местным населением, населением коренным, они растворяли в себе всех вновь появившихся, усваивая их организацию, самоназвание, язык и законы.

Такое происходило в прошлом не раз. Я мог бы назвать волжских булгар, оставшихся тюрками, но сменивших письменность и религию; хазар, сохранивших в неприкосновенности свой генофонд, но превратившихся в караимов, восприняв чужую религию и письменность. Наоборот, болгары дунайские передали славянам свое племенное имя, но сами растворились в них без остатка с языком, структурой общества и религией… Примеры можно продолжить, напомнив, что так называемые «германцы», по последним представлениям антропологов, отнюдь не «нордическая раса». Они пришли с юга, и большая их часть на территории Германии оказывается всего лишь онемеченными славянами. Впрочем, последнее тоже ставится теперь под сомнение.

Похоже, что большинство балтийских «славян» — кельты.

Стоило только начать работать филологам, как под тонким покровом германизмов, галлицизмов и славянизмов на всем пространство Европы стал открываться мощный пласт кельтских названий рек, озер, ручьев, городов, лесов, урочищ, гор. Эти названия выявляли территорию, долго и плотно обжитую древними европейцами. Кельтскими оказались имена литературных героев и исторических лиц, отмеченных в хрониках, документах раннего средневековья, надписях на стенах соборов, церквей, на могильных памятниках, предметах быта. Следом за филологами, а кое-где опережая их, все нарастающими темпами шли археологи. Они открывали не просто кельтскую культуру, а ее блестящую цивилизацию — с городами, замками, крепостными укреплениями, ремесленными и художественными мастерскими, великолепными ювелирными традициями.

Казалось, кельтов нет только в Восточной Европе. Историческая традиция отдавала эту часть света неким «финно-угорским племенам», обитавшим здесь якобы с изначальной древности и вплоть до славянской колонизации в X–XI веках. То был один из основополагающих мифов, которые родились как бы сами собой, на пустом месте, укоренились, пустили множество побегов, и уже к этим побегам археологи и историки начали деловито прививать развесистые ветви своих теорий, памятуя, что собственное древо вырастить трудно, а уже имеющееся — «во благо»…

А вот блага-то не получилось.

По мере того как ширились раскопки, взгляд археолога проникал во все большую древность. Он пытался понять взаимосвязи сменявших друг друга археологических культур, их преемственность или, наоборот, обособленность, пути движения, развитие хозяйства, мировоззрение, и все чаще ему в голову приходила мысль, что задолго до появления на этой территории первых славянских княжеств здесь жили народы, принадлежавшие европейскому кругу культур.

Сначала исключение сделали для так называемых «культур боевых топоров» с их характерными могильниками и сверлеными каменными топорами, сходными с тем, каким был вооружен скандинавский Тор. Потом такое же допущение пришлось сделать для родственных им племен, обитавших в южнорусских степях и в лесостепи. Как говорится, «масла в огонь» подлили лингвисты, которые обнаружили на всей этой территории, особенно же в лесной зоне, мощные «пласты» балтских топонимов и гидронимов. Дальше — больше, и в конце концов пришлось признать, что в Восточной Европе, за исключением таежной зоны, племена финно угорской группы языков появляются очень поздно. К берегам Балтики они выходят не раньше конца I тысячелетия до нашей эры, в более южных районах останавливаются на левом берегу Волги, и только по Оке да в районе Саратова и Пензы им удается несколько вклиниться в древний