Бессмертный избранный (СИ) - Юлия Леру

вперед, она — словно ледяная статуя, недвижна и молчалива. Мы уже совсем скоро оказываемся в Шиниросе, и тяжеловоз замедляет шаг, давая нам знать, что устал и ему требуется передышка. Я перебираюсь вперед и берусь за поводья. От тракта уходит в сторону колея, я свожу лошадь по ней, и пока Л’Афалия будит остальных, мы въезжаем в деревню.

Нас встречает отряд солдат с друсами.

Я натягиваю поводья, и тяжеловоз останавливается, недовольно дернув головой. У крайнего дома толпятся солдаты, и кое-кто смотрит в нашу сторону. Я не уверена, знают ли они син — фиру Асморанты в лицо, но нам лучше держаться как можно незаметнее. Цилиолис делает знак Инетис и Л’Афалии — им двоим лучше не показываться на глаза деревенским.

— Здешние фиуры преданы Мланкину, — говорит Цилиолис. — Эти отряды — часть тех, что он послал в большие деревни после того, как из Асморанты ушла магия. Якобы поддерживать порядок. На деле — шпионить, докладывать. Не удивлюсь, если Шудла послал с ними скороходов и в курсе всех новостей.

— Откуда ты знаешь? — спрашиваю я.

Я завязываю на шее капюшон и накидываю на голову, словно прячась от снега, летящего с неба крупными хлопьями. Мне тоже не стоит показываться в деревне, лицо со шрамом привлечет внимание, но большая повозка, везущая одного человека, еще заметнее. Теперь мы выглядим, как семья. Пытаемся выглядеть — потому как Кмерлан не готов притворяться, что мы его мать и отец, и держится в стороне.

— Это вы с Инетис жили взаперти все это время. Я — нет. Скороходов в Шиниросе сейчас больше, чем где бы то ни было по всей Асморанте. Потому я и был против вашей затеи. Мланкин знает, куда мы направились. Уже завтра нас там будут ждать. И я не знаю, как Инетис намерена справиться с этим.

Я спускаюсь из повозки, и мы с Кмерланом поим и кормим тяжеловоза, пока Цилиолис пытается обменяться парой слов с солдатами. Именно пытается — воины отвечают односложно, смотрят искоса и сжимают в руках друсы чуть крепче, чем положено. У брата Инетис плохо получается изображать приветливость. Возможно, это потому что он слишком долго прятался от людей и уже разучился разговаривать запросто.

Я даю тяжеловозу сено прямо из повозки и сую в огромную пасть целую морковку. Конь с удовольствием хрустит, фыркая, когда Кмерлан оглаживает его бока скребком. Если тяжеловоза хорошенько не скрести три раза в день, его кожа заледенеет, и он сначала начнет бежать медленнее, а потом и вовсе встанет. Я видела таких лошадей, и не раз. Их перетаскивают в конюшни и оставляют там на пару дней, пока шкура не отогреется, и кровь снова не начнет течь по жилам.

Кмерлан старается, хотя видно, что эта работа ему непривычна. Я показываю ему, как нужно двигать скребком, бормоча что-то себе под нос с ласковыми интонациями. Он пристально смотрит на мой шрам — слишком пристально, так, что мне становится не по себе от его взгляда, и забирает скребок, на этот раз делая все, как надо.

— Куда пошел Цили? — спрашивает он у меня.

— Запастись провизией, — говорю я, провожая худую спину Цилиолиса взглядом. Он направляется к ближайшему дому и исчезает внутри. Я бы тоже хотела побыть в тепле, но нам нельзя здесь оставаться. Слишком много солдат и слишком близко Асмора.

— Когда мы сможем поспать?

— Я не знаю, — отвечаю я. — Мы должны добраться до Шина. И поскорее.

— И там мы расстанемся?

Я перевожу на Кмерлана взгляд, но в глазах его только вопрос.

— Мы расстанемся, когда у твоей мамы родится ребенок, — говорю я.

— Уйдешь только ты? — Кмерлан дергает головой в сторону повозки. — А та рыба?

— Л’Афалия тоже уйдет, — говорю я.

— Она не нравится мне. Я не верю, что у нее нет магии. Она странная.

Кмерлан отдает мне скребок и запрыгивает в повозку, почти сразу же скрываясь под одеялами. Я провожу скребком по толстой шкуре лошади еще пару раз и поворачиваюсь, чтобы положить его обратно в повозку, когда натыкаюсь на взгляд Л’Афалии. Выражение ее лица чужое, но все же я могу понять по нему, что она слышала слова Кмерлана.

— Не обижайся, — говорю я.

Лежа на дне повозки, неподвижная и почти синяя, она кажется мертвой. Жутковатое зрелище, от которого мне хочется передернуться.

— Беднай мальчи. — Слова выходят из ее горла с трудом, но они звучат почти нормально. Она учится говорить по-нашему, и это самая странная вещь, которую я когда-либо слышала в жизни. Кажется, ее рот устроен совсем иначе. — Беднай.

Я хочу сказать что-то еще, но тут по улице разносится такой дикий крик, что у меня встают дыбом волосы.

Кричит Инетис. Солдаты у дома мгновенно перестают переглядываться и обмениваться короткими репликами и хватаются за друсы. Я едва успеваю схватить под уздцы шарахнувшегося коня, едва успеваю заговорить с ним, как повозку окружают.

— Кто кричал? Что вы везете?

Пока я безуспешно пытаюсь успокоить лошадь, рядом оказывается один из солдат. Он хватает меня за локоть и разворачивает к себе лицом так резко, что я едва не падаю. Тем же резким движением он откидывает с моего лица капюшон и наклоняется так низко, что я ощущаю на лице дыхание, полное запаха чеснока и еще чего-то кислого.

— Отвечай, благородная!

Никому уже можно не прятаться — покрывала откидывают, и Инетис, Кмерлан и Л’Афалия оказываются на виду. Инетис держится за живот, ее рот полуоткрыт, а глаза смотрят куда-то вдаль. Ей больно.

Я бросаюсь вперед.

— Это