Бессмертный избранный (СИ) - Юлия Леру

Легко и просто.

Мы выходим из дома и так же незаметно проходим мимо стражи снаружи. Я едва не задеваю локтем одного из вооруженных друсом мужчин и только чудом успеваю увернуться, когда он перекладывает друс из одной руки в другую. Ни Кмерлан, ни Инетис этого не видят, но по моему лицу струятся слезы страха. Я вытираю их рукавом корса, который на морозе сразу становится твердым. Мы скрываемся из виду, и вздыхаем с облегчением, остановившись у угла одного из самдунов, притулившихся прямо у дома правителя.

Инетис быстро объясняет Л’Афалии, как идти дальше. Она ничего не отвечает, только молча кивает в ответ. Ее синие губы кажутся черными во тьме. Мы перебежками движемся дальше, с каждым шагом удаляясь от дома правителя.

Мланкин уже пожелал сыну спокойного сна и вряд ли зайдет к нему до утра. Тогда же он вспомнит и об Инетис. Мы должны быть уже далеко к моменту, когда над Асморантой встанет солнце. Ребенок не сможет держать нас невидимыми постоянно, и часть пути нам придется проехать, скрываясь самим. Это пугает меня так же сильно, как Цилиолиса, с которым мы спорили шепотом до хрипоты, обсуждая план. Он называл его безумием. Я — спасением, но иногда это значит одно и то же.

Я оглядываюсь по сторонам, выдыхая в темноту облака пара. Кмерлан кашляет, заглотнув морозный воздух, и мы замираем, но нас никто не слышит. Магия пока действует. Нам надо бежать дальше.

Повозка, нанятая Цилиолисом, ждет нас на улице за самдуном, где он жил. Ему удалось достать только одну тяжеловозную лошадь за те деньги, что мы ему дали, и нам остается надеяться, что в пути не придется гнать изо все сил. Инетис не может ехать верхом с таким животом, и у нас просто нет выбора.

Кмерлан поглаживает огромную — в два раза больше обычной — лошадь по белоснежной гриве и что-то ласково ей бормочет, но когда Инетис пытается забраться в повозку, сразу бросается ей на помощь вместе с Цилиолисом.

Цилиолис мрачен и почти ничего не говорит, только добавляет к нашим мешкам почти пустой свой. Мы забираемся в повозку и медленно и осторожно проезжаем по улицам, где даже в это позднее время еще бродят люди. Но нас никто не замечает.

Когда Асма остается позади, и перед нами расстилается бескрайнее полотно промерзлых полей, едва припорошенных снегом, ребенок начинает капризничать и говорит, что устал. Инетис сжимает зубы — ей снова больно, и эта боль повторяется вот уже какой вечер подряд. С тех самых пор, как ребенок заговорил с ней и Кмерланом.

— Все хорошо, мне не очень больно, — слышу я ее шепот, и понимаю, что говорит она с ребенком.

Цилиолис хмурится, слыша ее слова, но только смотрит на нее, потом на меня и ничего не говорит. Он обижен, что мы не рассказали ему раньше, и я могу его понять. Ребенок не просто растет внутри Инетис, он меняется и меняет нас — и Цилиолис узнает об этом последним из нас троих, хотя должен был узнать сразу же, как узнала я.

Но я боялась вынести из сонной син-фиры такую тайну.

Мы выбираемся на тракт, и Инетис и Кмерлан почти тут же укладываются спать. Магия исчезает, но ночные дороги и без нас полны путников, и на нашу повозку вряд ли обратят внимание. Я укрываю Инетис и Кмерлана с головой одеялом, которое принес Цилиолис. Лошадь, мохнатая, с тяжелыми копытами, легко бежит по мерзлой земле, не оставляя следов. Она везет пятерых, но тяжеловозы в Асме используются, чтобы таскать тяжелые бочки с водой и вином, которые весят вдвое больше, и наш вес для нее — просто неудобство, с которым можно смириться. Цилиолис садится на край повозки и смотрит назад, на убегающую из-под копыт лошади дорогу. Я не хочу спать, я слишком взволнованна — побегом, возвращением в Шинирос, магией ребенка. Я сажусь рядом с ним, подобрав под себя ноги, и закутываюсь в корс.

Я гляжу на север, но мысли мои устремлены вперед, на юг. Как будто могу увидеть там Серпетиса, как будто могу донестись мыслью до его разума и сказать ему, предупредить, предостеречь…

Ребенок не сказал, что он погибнет. Я могу надеяться, что он останется в живых, хоть и сказанное сыном Инетис страшно.

Серпетис должен будет сражаться в первых рядах, ведь он наследник, сын правителя. Ему нельзя будет отсидеться в Асморе, даже если побережники перейдут реку и начнут захватывать деревни и города.

— Мы только что подписали себе смертный приговор, — говорит Цилиолис, глядя на меня. — Как думаешь, сколько потребуется времени, чтобы понять, что сонная пуста?

— Энефрет защитит нас, — повторяю я то, что уже ему говорила.

— Энефрет отняла метку у Серпетиса. Почему ты думаешь, что она не может отнять ее у тебя или у меня, когда ей заблагорассудится?

Я не знаю мыслей богини, но я уже устала постоянно этого бояться.

— Ребенок сказал, что мы под его защитой, — говорю я. — Пусть даже Энефрет отнимет знак, он нас защитит.

Цилиолис смотрит на меня, как на умалишенную, качает головой.

— Ты думаешь, если тебя привяжут к столбу и подожгут хворост, Энефрет или ребенок смогут тебя защитить? Прорицание в сто раз хуже, чем обычная магия, а ты готова вверить свою жизнь в руки того, кто даже еще не родился?

— Так ведь и ты тоже, раз поехал с нами, — говорю я.

— Ты ошибаешься.

И мы надолго замолкаем.

Повозка обгоняет какую-то еле плетущуюся телегу. Обычная лошаденка, худая и старая, фыркает нам вслед. Я забираюсь в повозку, чувствуя,