Шалопаи - Семён Александрович Данилюк

с Фомой Тиновицким. Тот у сарая заводил отдраенный до блеска байк. Завести всё не удавалось, поскольку сам Фома был пьян в хлам.

– Куда собрался?! Ты ж пьянее вина, – напустилась на него Светка.

Фома глянул сквозь неё.

– Жлобина! Жадоба! У меня бы вся жизнь иначе сложилась! – непонятно рычал он, перекрывая рык собственного мотоцикла.

Светка разглядела сведённые скулы, подрагивающие губы, стеклянные глаза. Отступилась. Остановить в таком состоянии Фому мог только Данька Клыш. Но его не было рядом.

– Далеко хоть собрался? – спросила Светка.

– Дальше не бывает, – усмехнулся Фома.

– Министру Павлову привет! – выкрикнул он на прощание, газанул, гикнул злодейски и, круто заложив вираж перед аркой, вылетел со двора.

Через час стало известно, что Фома Тиновицкий, разогнавшись по трамвайным путям на заднем колесе, точнёхонько влетел меж двумя трамваями. Погиб на месте.

Пошли смотреть комнату, дабы оценить, осталось ли что-то на похороны. Фома как раз затеял переезд. Мебель была частично разобрана, частично упакована. Обнаружили, конечно, и массивный, дореволюционной сборки шкаф – гордость отца Фомы – дяди Миши. Тяжеленный шкаф всегда стоял на одном и том же месте – у стены, промяв широкими лапами половые доски. Будто врос корнями. Сдвинуть его казалось невозможным. Но на сей раз его нашли смещённым к центру комнаты. Рядом валялся погнутый ломик. Заглянули от стены и ахнули. Вся задняя стенка была густо заклеена пачками денег, посаженными на скотч. Будто грибы, прилепившиеся к старому стволу. Силач дядя Миша ежемесячно, с получки, приподнимал угол, втискивался и добавлял новые пачки к прежним. Переживший нужду в детстве, он жил скаредно, экономя на всём. Деньги копил впрок – для любимого сына на свадьбу. Разбил его внезапный обширный инсульт. Отвезли в Шестую больницу. Говорить дядя Миша не мог вовсе. Писать не получалось, – руки колотило от трясучки. Время до смерти провёл в страданиях. Всё пытался что-то передать сыну: глазами, жестами. И мучился от невозможности это сделать. Так и умер с болью в глазах. Сын, для которого он копил, в поисках денег, нужных ему позарез, многократно перерывал квартиру и при жизни отца, и после внезапной его смерти. По самым скромным подсчётам, накоплено оказалось не меньше чем на три «Жигуля». Никто, впрочем, не пересчитывал. Невезучий Фома остался невезучим и в этом, – отцовский клад обнаружил через две недели после того, как дореформенные деньги обесценились.

Хоронили Фому Тиновицкого под мотоциклетные гудки. Кажется, все городские байкеры набились в один двор – проводить прежнего вожака. Мотоциклы забили всю асфальтовую дорожку от первого до двенадцатого подъезда. Заняли поляну за кустами акаций, так что открыть двери сараев стало невозможно. И всё-таки мест не хватило. Невместившиеся перекрыли полосу от трамвайных путей до арки. Такого рёва моторов, перелива гудков Дом шёлка не знавал. Кажется, найдись толковый дирижёр или хотя бы заводила вроде Альки Поплагуева, и можно было бы исполнить реквием на клаксонах.

Открытый гроб вынесли из подъезда, поставили на стулья. И тут случился скандал. Зулия вырвалась из рук домашних, кинулась, рыдая, на тело. Билась лбом об угол гроба. В стороне с каменным лицом поджидал муж.

Сарай Фомы стоял пустой. Голубей он, как оказалось, раздал за день до гибели. И всё-таки любимый Чубарый вырвался, вернулся, уселся на крышку клетки, оттряхивался, сея перья, курлыкал – сердился на запропавшего хозяина. Ему носили хлебные крошки, пшено. Через несколько дней пропал, – должно быть, съела кошка.

В условиях повального дефицита возросло число разводов. Всем стало остро не хватать продуктов и денег. Жёны, стараясь прокормить семьи, пахали на двух-трёх работах. После работы выстаивали в очередях – чтоб отоварить талоны.

Мужья мечтали разбогатеть. Собирались по утрам компаниями и вели переговоры. Туда и обратно летали новые, манящие слова: акционерка, прибыль, аудит. И даже появилось вовсе диковинное словечко из закордонной жизни – «вексель». Его бросали в переговорах на стол как козырный аргумент. Мало кто знал толком, что оно означает, но уважительного доверия резко добавляло.

Оська Граневич, которому стали досаждать с предложениями о «крыше», надумал арендовать помещения у обкома комсомола, – туда «братки» добраться пока не додумались.

Не был в обкоме несколько лет. Не знал толком, кто остался из прежних, и остались ли вообще.

С удивлением обнаружил внутри бойкую, оживлённую жизнь. Из распахнутых кабинетов, прежде наглухо закрытых, слышны были телефонные звонки, разносились по этажу возбуждённые голоса.

Заглянул к знакомому заведующему орготдела. Тот, не отрываясь от телефонной трубки, приглашающее замахал – «заходи и закрой дверь».

– Вездеходы! Вездеходы надо брать! – кричал он. – На них всегда устойчивый спрос. Даже в голове не держи – двинем. Пустим через Одесскую таможню.

Закрыв трубку ладонью, обратился к Оське:

– У тебя в армии, случаем, какой-нибудь генерал по снабжению не завалялся?

При отрицательном кивке огорчился.

– А если поспрашать?

Оська неопределённо повёл плечом.

Зав освободил мембрану.

– Есть! – закричал он радостно. – Ко мне сейчас зашёл крупный российский предприниматель. У него «крутые» завязки в армии. Я его подключаю. Только заложи под него ещё один процент… А тебе что, жалко, что ли? Хоп, на связи!

Возбуждённый, кинул трубку:

– Представляешь, если сделка проскочит, сколько с процента поимеем?

– С чего бы проскочит? – подивился Оська. Он всё пытался сообразить, что происходит. – Это ж оборонка! Вопрос боеспособности армии. Под особым контролем! Или ты так шутишь?

– Они тоже в доле, – отмёл сомнения зав.

Вбежал запыхавшийся заместитель. Наспех пожал руку гостю. Выкрикнул, перекрывая дробот пишущей машинки в соседней комнате:

– Владивосток на проводе! Партия овчинных тулупов! Готовы доставить транспортным самолётом, – выкрикнул он. – Цепочка – всего три звена. И, главное, есть реальный сбыт! Но требуют нал!

– Так чего ж стоим? Побежали! – зав выскочил первым. Зам поспешил за ним.

– Попробуй заложи полтора процента! – дыша в спину, настаивал он. – У меня полотдела в доле.

Оба убежали.

Оська ощущал себя в Зазеркалье.

Будь Граневич чуть ближе к повседневной жизни, сообразил бы.

Расторговывался стратегический запас армии. И в первых рядах идущих в цепи – как всегда, беспокойные комсомольские сердца. Обком жил полной грудью.

Впрочем то же происходило чуть ли не во всех учреждениях Советского Союза. Начались перебои в работе Госснаба. Сбыт и снабжение, спаянные прежде договорной цепью, разом ослепли и принялись искать друг друга на ощупь.

В город вернулся Лапин. Был послан к председателю горисполкома от штаба Ельцина, выдвинувшегося на пост президента РСФСР. Прибыл, по сути, на роль, ему хорошо знакомую, – смотрящего. Самолюбивый Девятьяров к появлению бывшего «братка» отнёсся настороженно. Но он сам предполагал избираться на должность председателя облисполкома – фактически хозяина региона. И исход выборов во многом зависел от поддержки Ельцина, всё больше отодвигавшего на второй план выдохшегося президента СССР. Лапин привёз с собой несколько политтехнологов. Стали активно разрабатывать план избирательной компании Девятьярова. Был Лапин энергичен, инициативен, умел заставить работать других. Даже сам придумал