Тишина - Василий Проходцев

– Ну вот, правда, не вся старшина ушла, захватили мы тут… одну – разоткровенничался успокоенный снисходительностью князя Матвей, не знавший, впрочем, может ли считаться доблестью то, что из всей всего отряда старшины захвачены были только баба с малым дитем.

– Одну!? – радость, удовлетворение и злоба быстро сменяя друг друга промелькнули на лице Долгорукова, он оставил свои смиренные повадки и заговорил почти грубо: – Где она, где, полковник? И где выблядок?

Матвей был удивлен, поскольку про ребенка он сообщить князю не успел.

– Да отправил я их, князь, с надежной охраной, в ставку полка, к стольнику…

– К Ордину?! – Долгоруков чуть ли не поднял коня на дыбы, но затем, овладев собой, успокоился и заговорил снова почти елейным голосом: – Ладно, ладно, конечно, туда их и надо – пусть разбирается Афанасий… Баба у казаков, да еще и в походе – это, конечно, чудо из чудес. Вот я и разволновался, видишь! Бог с ними, ты мне пленничков покажи.

Матвей и Юрий Алексеевич подъехали к скоплению казаков, которых рейтары и стрельцы вязали и готовили к отправке в расположение Большого полка. Артемонов пресек излишние грубости, да служивые и сами присмирели при виде одного из главных царских воевод. Долгоруков с удовлетворением разглядывал казаков, словно вид их оправдывал какие-то его ожидания.

– Как же собираешься с ними поступить, полковник?

– Да как же? Мне их судить не с руки, да их и не поймешь: говорят, по царскому и гетманскому указу пришли, воровские деревни унимать… Я ведь и не то, чтобы им совсем верю, а все же я не приказной дьяк, и не губной староста, чтобы с ними разбираться. Отправлю в полк, пусть там выясняют. Да думаю, старшина их еще раньше того до царского шатра доберется, и челобитную на меня подаст. Что уж делать…

– Отправишь, значит? А ребята твои, лучшие рейтары и стрельцы, так тут гнить в поле и останутся? А бабы и детишки те, которых они порубили и в колодцы побросали – за них Бог воздаст?

– Так ведь… На то и война, мы их брата тоже немало побили, за что нам, может, еще перед царем ответ держать. А деревни они, вроде как, по указу…

– По указу?! Вчера ли ты на свет появился, полковник, чтобы низовым на слово верить? Когда такой царский указ бывал, чтобы пашенных крестьян вырезать, в полон брать, да деревни жечь? Был ли, говори, такой указ?!

– Да что ты, твоя светлость, как раз наоборот… Так что же с ними делать?

– А вот что, полковник. Найди-ка ты рощицу деревьев не старых, но и не слишком молодых, деревца те вели острогать, и рассади по ним казачков – дай им помереть потомственной столбовой смертью. Пусть урок будет: не воровать и указов царских слушаться. Всех не надо, отбери тех, что одеты побогаче, а сиромашню раздай по полкам в услужение: пусть коней чистят да кормят, еду варят. Им, мужичью, это дело привычное.

– Да что же, князь, на кол? Разве мы нехристи… Нет, если еще расстрелять – быстро поправился Матвей, решив загладить бестактность, хотя и расстреливать казаков ему не слишком хотелось.

Долгоруков как будто задумался, как бы ему получше донести до Артемонова свою мысль, и принялся, глядя куда-то в сторону, гарцевать вокруг Матвея на коне.

– Боярин! Чаешь ли спасения души и жизни вечной?

Артемонов нервно сглотнул. Мало того, что князь произвел его в бояре, так еще и завел совсем неожиданную от него душеспасительную беседу.

– Я… Конечно, все мы… Ну, а кто же…

– Так слушай. Человек, который заведомых воров не казнит, а отпускает, не только старые, но и будущие их грехи на себя берет, и за них перед Создателем отвечать будет. Мало они уже убили, снасильничали, в рабство людей продали – отпусти их, и знаешь ли, что будет? Помилует их государь, во-первых, по доброте, а во-вторых – по нужде в ратных людях, и пойдут паны-братцы дальше Белую Русь разорять. А ведь отвечать нам, Москве, за их шалости. Кого мужики местные больше бояться будут? Царя, который далеко, или казачков, которые рядом?

В словах князя была несомненная доля правды, и Матвей заколебался. Конечно, самоуправство его никто не одобрит, но военное время списывает и не такие проступки. Что же касается царской милости к схваченным казакам, то в ней можно было не сомневаться, и здесь князь был полностью прав. Однако в это время мимо Матвея и Долгорукова провели нескольких скрученных казаков, один из которых с надеждой заглянул в лицо Артемонова: этот казак был точной копией чуры Михайлы, спасшего когда-то Матвея и его братьев от плена и от верной смерти.

– Нет, твоя княжеская милость, – твердо сказал Артемонов, – Не моего это ума дело, а что до Божьего суда, то Ему отмщение, и Он воздаст. А приказа их казнить у меня нет, и быть не может. Если хочешь так распорядиться – спорить не могу, но напиши грамоту, а я дьякам нашим полковым отдам.

– Обойдемся, полковник, без бумажек, – презрительно пробормотал Долгоруков и, стремительно развернув коня, поскакал к своему отряду.

Глава 7

Несмотря на комету и другие мрачные предзнаменования, королевичу Владиславу не удалось взять Москвы: полуразвалившиеся после Смуты, поросшие бурьяном и молодыми деревцами городские ворота – Арбатские, Никитские, Тверские, Петровские, Сретенские – надолго задержали поляков и казаков, а к вечеру и сами осмелевшие московиты вышли из-за своих дряхлых укреплений и погнали врага из столицы. За пару дней до этого, запорожцы покинули усадьбу Артемоновых, однако никакие люди туда не вернулись, как не вернулись жители и в ближайшие неоднократно сожженные и разграбленные деревни. Родители также не возвращались, и Авдей, Матвей и Мирон остались одни. Теперь они могли не бояться казаков, и чувствовать себя в усадьбе полноценными хозяевами, однако радости им от этого было немного: вместе с запорожцами исчезли из дома и еда, и дрова. Мальчики начали топить печь бревнами тына, досками сараев и всякими валявшимися во дворе деревяшками, но сил рубить и пилить все это полуголодным детям не хватало, и в большом, темном доме было теперь лишь немногим теплее, чем на улице. А на улице ударили ранние морозы, и повалил снег, прикрывший, наконец, все неприглядные последствия казачьего постоя. Со съестными же припасами становилось все хуже и хуже: хозяйственные казаки подчистую вывезли из усадьбы все продовольствие, не побрезговав даже хранившимися уже не один год сушеными яблоками, и перебили всю немногочисленную