Том 7. Эстетика, литературная критика - Анатолий Луначарский

Но т. Смирнов столь же быстро и легко отмахивается и от Лефа, от той другой части «искателей», которая шла путем острых новшеств. Он даже не задумывается над тем, почему футуризм, согласно его собственному утверждению, за последнее время «незаметно для себя приблизился к отвергаемому им реализму».

Тов. Смирнов старается убедить читателя сравнением искусства с какими-то необыкновенно замысловатыми столиками и утверждает, что нам нужны и простые канцелярские столы.

Но ведь это — пустой парадокс, ни о каких изысканных столиках мы, конечно, в настоящее время не говорим. Вопрос ставится иначе: имеет ли новый мир, в настоящее время нарождающийся, нужду в искусстве, в самом широком, в самом полном искусстве? Нужны ли ему новые прекрасные здания, которые были бы внутри расписаны радующими красками, волнующими образами, то есть украшены картинами, статуями, мебель которых и вся обстановка были бы радостны по своей окраске и формам и как можно более приспособлены к непосредственным требованиям нашего глаза, нашего мускульного чувства и т. д.? Нужно ли новому обществу, чтобы такие же предметы вторгались в каждое жилище, чтобы изящными формами переполнялись сады и парки в городах и вокруг их? Нужна ли пролетариату музыка в его народных торжествах или клубах, где он хочет отдохнуть, от незатейливой, веселой и приятной песни до такой музыки, которая глубоко волновала бы его, пробуждая в нем все те мысли и чувства, которые составляют лучшую половину его личности? Нужно ли пролетариату, чтобы те самые великие идеи, которыми проникнута вся его деятельность, звучали к нему в форме художественной, то есть особенно разительной и проникновенной речи, в стихотворениях, в поэмах, повестях и романах, рисуя ему его собственную жизнь и жизнь других классов, с убедительностью и яркостью выявляя самое запутанное, самое скрытое? Нужно ли ему все это и многое другое, или ему нужны только простые канцелярские столы?

Тов. Смирнов, не обинуясь, заявляет, что «в жизни современного занятого человека для искусства не осталось места», правда, говорит тов. Смирнов, остается время отдыха, но ему кажется, что это время лучше употребить на прогулки или спорт, и в самом крайнем случае на мюзик-холл или еще что-нибудь в этом роде.

Тов. Смирнов утверждает, что занятым человеком должен быть теперь каждый человек. Да, конечно, об этом не может быть речи, но интересно знать, для чего мы «занимаемся»? Для того ли, чтобы попросту влачить свое существование и продолжать работу для работы, или для того, чтобы завоевать себе жизнь, которая была бы радостью? Тов. Смирнов словно забывает, что наша нынешняя занятость происходит оттого, что мы еще в значительной степени рабы необходимости. А ведь вся наша борьба, по словам Энгельса, есть борьба за переход из-под власти этой необходимости в царство свободы8.

Тов. Смирнов должен же знать, что мы относимся к машине не как к царице, которая должна регулировать нашу жизнь, а как к слуге, который когда-то освободит нас, и чем скорее, тем лучше, от чрезмерной работы и расширит как раз время нашего отдыха. Мы боремся за свободное время человека; мы боремся за то, как говорил Гобсон, чтобы постепенно отправить в нижний подвальный этаж экономику, а остальные этажи оставить для творческой жизни9. А там, поверьте, найдется место и для прогулок, и для спорта, и для самого серьезного искусства.

Новый свободный человек — тот, который не явится рабом ни эксплуататора, ни машины, не явится рабом своей собственной нужды, — прежде всего будет заботиться о богатом, равномерном росте своих способностей. Маркс говорил об этом: «Объективным критерием высоты того или другого общественного строя является то, насколько способствует он выявлению всех заложенных в человеке возможностей»10. Но ведь искусство-то как радость перед сконцентрированной, глубоко очеловеченной жизнью и как творческое выявление того, что созревает внутри человека, и есть едва ли не самая в этом отношении высокая и плодотворная функция. Человек будет не только инженером, так как ему нужно не только утилитарно победить природу, он будет инженером-художником, потому что он будет придавать окружающей его жизни те формы, которые соответствуют его потребностям, исканиям, строению его глаза, уха и т. д., а это ведь и есть не что иное, как так называемые эстетические, прекрасные, изящные формы. Но человек не остановится на этом. Всегда идя вперед, он будет выкидывать перед собою свои цели, свои грезы, свои идеалы. Это не будут пустые выдумки, это будет исчерпание всех возможных путей, колоссальная рекогносцировка фантазии в область будущего.

Но наш американизованный т. Смирнов все это совершенно отрицает. Правда, он может спросить меня: все это вы говорите о будущем, — ну, а в настоящем?

Да, в настоящем есть очень много убожества, неграмотности, нужды. Тов. Смирнов радуется тому, что у нас мало читают книг. Во-первых, это еще далеко не доказано. Издательства, увлекшись, несколько затоварились, к тому же книга дорога. Но утверждать, что в Советском Союзе нет колоссальной жажды книги, это значит не знать, как функционируют наши библиотеки, клубы, избы-читальни, это значит не слышать того вопля о дешевой книге, который со всех сторон раздается.

«Выставки бывают редко, но толпа не ломится на эти выставки», — заявляет тов. Смирнов. А между тем в последние годы выставки, особенно умеющие подойти к этой толпе, по изображаемому и по ясности и удобопонятности форм изображения пользуются колоссальнейшим успехом. Я еще не знаю точных цифр посещаемости выставки АХРР11, но они исчисляются, во всяком случае, в сотнях тысяч.

Что картины не продаются в массах, это верно. Но сделать из этого вывод, что их не желали бы покупать, — это вздорно. Картина для нашего времени — вещь дорогостоящая. Разрешить вопрос, как дать в массы нужную ей картину, — такой же вопрос, как и многие другие того же порядка. Сейчас, например, деревня страдает от бестоварья, не хватает ситцу, кос, керосину, то, что есть, дорого, отсюда вывод — найти пути к поднятию производства товара, к снижению цен, повышению покупательных средств, наладить рынок. Эти же вопросы становятся и по отношению к картине. Меценат ушел с рынка, а народный спрос еще не приобрел прочных форм. Тут нужна значительная работа. Но на основании этого сделать вывод, что изобразительное искусство не нужно для народа, так же нелогично, как заявить о ненужности всего того, что мы купить не можем, вплоть до бесконечно нужных нам машин. Машина очень дорога: нет кредита, покупаем гораздо меньше, чем хотели бы. Может быть, из этого надо сделать вывод, что лучше от машин вернуться к более дешевому батюшке-топору да матушке-пиле?

По мнению тов. Смирнова, «маленькие полотна, покрытые масляными красками, не могут поспеть за быстро двигающимся человечеством». Отсюда как будто нужно сделать вывод, что такие полотна не возбуждают массового интереса. А вот отнюдь не являющаяся шедевром по своим формальным достижениям картина Пчелина «Покушение Каплан на Ленина» имела большие сотни посетителей в Москве и в Ленинграде12. И что за пустяки рассказывать о том, что маленькое полотно не может догнать жизнь. Как будто человек, читающий огромные газеты и слушающий радиосообщения со всего мира и т. д., не может глубочайшим образом радоваться тонкому и проникновенному изображению какого-нибудь спокойного деревенского пейзажа, может быть, именно по глубокому контрасту со всем деловым треском этой жизни!

Далее тов. Смирнов приходит к тому, чтобы расправиться и с производящим вещи искусством. Видите ли, существующее массовое производство тяготеет к стандарту. «Если эти стандартизованные вещи (ситец и т. д.) украшаются ручейками и треугольниками, то это до поры до времени». Вскоре вещи будут просто целесообразны и все похожи одна на другую. На этом, говорит тов. Смирнов, мы строим «наш план на будущее». И дальше: «именно машины должны освободить человечество от излишнего труда». Так, все это верно, но вот когда человечество освободится от излишнего труда, то будет ли ему радостно жить среди целесообразных и вместе с тем абсолютно однообразных вещей? Об этом тов. Смирнов не подумал. Между тем весь коммунизм является движением, направленным на преодоление механизации жизни. Действительно, машина сейчас вынуждает нас к стандартизации, но это постольку, поскольку она еще захватывает весь наш труд. В этом и есть проклятие пустой и отвратительной американской цивилизации, которая ослепила тов. Смирнова. На деле же план коммунизма: освободить индивидуальность, дать простор человеческому творчеству, привести к величайшему разнообразию жизни. Как же это будет делаться? Это будет делаться таким образом, что к машинному полуфабрикату будет прикладываться рука мастера-художника, который почти из всякой вещи потребления будет делать нечто радостное и оригинальное. Если бы у нас не было этой перспективы, если бы мы считали, что целесообразный стандарт убьет всякое творчество, всякое разнообразие, то мы должны были бы прийти к мысли Спенсера, что социализм — это казарма и смерть индивидуальности13. Над этими глупостями великого философа мы всегда смеялись.