Том 7. Эстетика, литературная критика - Анатолий Луначарский

Ни в одной культуре нет более выраженного типа индивидуалиста, нежели именно у мелкобуржуазных художников, хотя бы они работали для коллектива, на самоуправление и т. д. Этот индивидуалистический привкус и делает это искусство слишком рыхлым в качестве почвы, на которой может взрасти искусство пролетариата. Из этой почвы можно выделить отдельные растения или какие-нибудь питательные соли и соки, но все это в целом чуждо нам.

А это приводит меня к мысли, что наряду с перечисленными элементами и даже больше, чем они, питательной средой для пролетарского искусства явится как раз массив народного искусства как раз то искусство, которое развивалось в родовой период. Это искусство росло в веках, вместе с крестьянством всех стран, оно и создало основную комбинацию детерминатов, которые потом определяли характер и большинство высоких форм искусства различных отдельных цивилизаций.

Недавно мы пережили такой спор. Нам говорили музыканты: не нужно народных песен для пролетариата, потому что они крестьянские с оттенком кулацким и другими уклонами; прививая эти песни пролетариату, мы тащим его назад в деревенскую Россию, тогда как пролетариат, наоборот, должен двигать крестьянство в отношении к себе6. Но у пролетариата нет большого культурно-художественного наследия, поэтому в этой области ему приходится подчиняться влиянию деревни, чрезвычайно богатой этим наследием, влиянию деревни, с ее бесконечной массой сокровищ формального изобразительного искусства, в особенности музыкального, словесного и т. д. Мы совсем не говорим, что из-за того, что пролетариат является классом-гегемоном, он должен отказаться заимствовать у своего великого брата и отца, откуда он вышел, — у мирового крестьянина — все те необыкновенные сокровища, которые мы обозначаем словом «фольклор» и которые представляют собою настоящий океан, переполненный самыми причудливыми и ярко светящимися формами.

Именно отсюда, из этого искусства, которое оттачивалось в течение веков, приобретало поэтому необыкновенно законченный характер, и вырабатывался стиль, почти безукоризненный по внутренней закономерности своей кристаллизации; именно эта огромная формация, хотя она и является возникшей до порога цивилизации, по своей многоценности, по коллективности основных принципов самого происхождения, может быть такой питательной средой для пролетарского творчества.

Но, конечно, при этом надо иметь в виду огромное ее разнообразие, ибо интернациональный пролетариат не обязан считаться с данными своей национальной культуры. Уже наши художники и музыканты из разночинцев, когда они затеяли прильнуть к груди земли и оттуда пить соки фольклора, для оплодотворения своего индивидуального творчества, вышли за пределы русской нации и обратились сейчас же к нашему Востоку. Поэтому, когда интернациональный пролетариат в поисках источников соприкасается с этой «варварской» земледельческой цивилизацией (не исключая, конечно, при этом номадов охотничьих), он видит бесконечное богатство и разнообразие форм. Именно потому, что это творчество было разбросано по всему земному шару в самых различных условиях, и разные формы его развивались независимо одна от другой, или в такой зависимости, при которой занесенные из одной части в другую семена развивались совершенно особенным образом, здесь-то и есть широчайший выбор и широчайшие возможности материального насыщения и обогащения нашего художественного опыта. Поскольку пролетариат не есть класс замкнутый, поскольку он постоянно в себя втягивает крестьянские элементы, поскольку крестьянские элементы превращаются в производственников, поскольку мы содружно с крестьянством будем строить нашу рабоче-крестьянскую культуру, — постольку постоянно будут выходить творцы из крестьян, из крестьян разных народов, разных национальностей, вплоть до самых мелких. Они будут подниматься в той атмосфере интернационализма, о которой я говорил, — глубоким сознанием ценности своей оригинальности; будут подниматься к нов ому строю м еждународной цивилизованной жизни, внося туда свои особенные национально-культурно-художественные дары.

Вот с этой точки зрения еще раз можно сказать, что те задачи, которые ставит перед собой ГАХН, являются чрезвычайно важными и колоссально оплодотворяющими. Я не буду распространяться о тех задачах, которые вытекают из программы отдела, не буду говорить о том, что здесь мы будем изучать эти явления, что при изучении этих явлений мы натолкнемся на прекрасный материал для социологических умозаключений относительно зависимости оригинальных художественных форм от условий быта, которые могут быть совместно с тем изучены. Тут, при огромном разнообразии форм, будет создаваться нечто вроде сравнительной анатомии и физиологии культуры.

Само собой разумеется, что здесь мы натолкнемся и на интереснейший вопрос о взаимооплодотворении, вопрос, который давно волнует соответственные области науки, но который, при нашей углубленной работе, надеюсь, будет еще более подвинут. Здесь мы увидим воочию, как переносятся с места на место определенные детерминаты, определенные сюжеты, как они видоизменяются, — тут широчайшее поле для какого-то своеобразного дарвинизма в области культурно-художественных форм, который, вероятно, приведет к замечательным выводам. В значительной мере наука уже погрузилась в это исследование, и новый толчок, я надеюсь, она получит от исполнения того широкого плана, о котором говорил президент Академии7.

Наконец, надо будет перейти и к практике, потому что сейчас, в тяжелые революционные времена, рядом с прояснением сознания своей национальности и чувства свободы, предоставленной людям рядом с этим, на голову всех и, в особенности, очень многих национальностей обрушилась колоссальная тяжесть общей разрухи. Мы уже видим, как начинает убывать и творчество современное в результате такого кризиса. Надо этому помочь, надо как можно скорее ознакомиться с художественной продукцией отдельных народов, как можно скорее придать ей характер общесоюзной, а если возможно, то и общечеловеческой ценности и открыть ей тем самым рынок потребления и в наших пределах и за ними. С организационной стороны это дело является пока еще вакантным, никто этим, в сущности, не занят, и кто же, если не ГАХН и не Наркомпрос, могут вплотную этим заняться?

Можно было бы наметить еще целый ряд чрезвычайно важных задач, чрезвычайно важных выводов, которые из этой общей программы вытекают. Скажу только, что здесь, при реализации этих достижений, мы находимся целиком на почве тех гигантских общечеловеческих задач, которые сейчас выдвигаются в процессе уже начавшейся решительной борьбы между трудом и капиталом. Таким образом, то небольшое собрание, которое сегодня имеет место и которое знаменует собой известный прогресс, при свете этих грандиозных явлений в области эволюции буржуазной культуры и общечеловеческих и межнациональных отношений, получает характеристику чего-то чрезвычайно важного и исторического.

Итоги театрального строительства и задачи партии в области театральной политики*

Настоящее театральное совещание, созванное по инициативе АПО ЦК ВКП, надо всячески приветствовать как явный признак большого нашего культурного роста. ЦК не стал бы говорить о театре, если бы театр так сильно не вырос и не стал бы играть заметную культурную роль; но и то, что центральный партийный орган может устраивать совещания по вопросам государственной жизни такого тонкого порядка, как театр, далеко отстоящий от первоначальных, насущных задач, тоже свидетельствует об углублении всей нашей работы по социалистическому строительству. Тем более отрадно это явление потому, что до сих пор Наркомпрос РСФСР, вероятно, и комиссариаты просвещения других республик также находились в достаточно большой изоляции. До сих пор они только подвергались нападкам со стороны некоторых партийных товарищей, гораздо реже со стороны групп и организаций, и в общем должны были вести политику за свой страх.

Отсюда получалось много неудобств и дурных результатов.

Во-первых, иным казалось, что та линия, которую ведет Наркомпрос, субъективна, отражает мнение лишь коллегии НКП, — и трудно было возразить на это. Достаточным возражением было, что если партия в течение десяти лет не изменяла политику нашу, то, следовательно, политика эта в общем ее удовлетворяла. Никаких прямых указаний и директив мы привести не могли. Во-первых, мы не могли сделать политику Наркомпроса обязательной для всего государства, так как органы финансовые и административные не считали для себя обязательным действовать соответственно тому, что Наркомпрос считал необходимым. Это часто обескураживало Наркомпрос, от этого получалась нехватка средств, без которых было почти невозможно вести работу прогрессивно и достаточно быстрым темпом. Наконец, несомненно, что в самом Наркомпросе не было безусловного единства линии; может быть, это происходило отчасти также вследствие отсутствия твердых партийных директив.