Занавес приподнят - Юрий Колесников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Хаим женился?!
— Да, представь себе, женился… Как будто бог весть какое большое дело жениться! Но с тех пор старик почему-то молчит. Я не спрашиваю его ни о чем. Знаю, если бы было у него что-нибудь хорошее — наверняка похвастал бы. Раньше он, бывало, все говорил, что ждет от сына вызова. Теперь об этом — ни слова. Не думаю, чтобы Хаим стал уже Ротшильдом и зазнался!.. Ты же знаешь, не таков он, чтобы бросить отца и сестренку.
— Ну, нет! Это исключено, — твердо ответил Илья. — Хаим — отличный товарищ. Я тоже часто вспоминал его…
— Ну вот, видишь! Хотя, поверь мне, Илюшка, я не завидую ему, если даже он стал там миллиардером… Честное слово! У меня есть один немудреный принцип. Не бог весть какой умный. Обыкновенный! Родился я тут? Детство мое прошло тут? Родители мои похоронены тут? Друзья мои живут тут? Я тружусь тут? Значит, и находиться я должен тут!.. И если тут плохо, так тут надо и бороться за лучшую жизнь!.. Вот тебе вся моя философия… И точка! А к тебе, Илюшка, у меня просьба. И хочешь ты или не хочешь, но должен пойти навстречу…
— Пожалуйста, господин Рузичлер… Если только смогу — с удовольствием!
— Сможешь, сможешь…
Рузичлер предложил Томову немедленно наведаться в кофейню «Венеция», а потом обязательно пройтись мимо магазина Гаснера. Илья замялся.
— К чему?
— К чему? — удивился типограф. — Ты же не знаешь, что твой бывший хозяйчик Гаснер уже раструбил всем в кофейне, что тебя отправляют на каторгу!
— Ну и бог с ним…
Рузичлер обиделся:
— Нет, нет, нет! Ты должен исполнить мою просьбу! Я хочу посмотреть, как будет выглядеть Гаснер, когда ты появишься! Прошу, Илюшка! Ведь от такого удовольствия я проживу по меньшей мере на десять лет больше положенного, честное слово!
— А может, и верно, надобно уважить? — сказал дед. — Только сперва приодеться бы… Маруся! Дай-ка Илюхе что там есть из одежонки… Рубаху чистую!
Суетясь и радуясь, как ребенок, Рузичлер ушел, чтобы инсценировать «неожиданную» встречу с Ильей в «Венеции». А Илья умылся, надел белую рубашку с открытым воротом и неуклюже сидевший на нем, но пропаренный и отутюженный до блеска черный пиджак деда, получил от матери несколько медяков и отправился вслед за типографом.
Появление в кофейне Томова было тотчас же замечено. С разных сторон послышались приглушенные возгласы, и обычно неутихавший здесь галдеж стал быстро замирать.
Будто не замечая этой перемены, Илья прошел к стойке, напротив которой за столиком сидел Гаснер с цирюльником, поздоровался с бай-Авраамом — хозяином кофейни — и заказал стакан зельтерской с сиропом.
— Что с вами, господин Гаснер? — ехидно спросил цирюльник. — Опустите руки! Или вы хотите уже сдаваться?! Не торопитесь, успеете!.. Пока ведь он один только здесь, и еще неизвестно, когда заявятся его дружки из-за Днестра…
Но мануфактурщик вопреки обыкновению пропустил мимо ушей язвительное замечание цирюльника. Его голова была до отказа забита тревожно-недоуменными вопросами, на которые он не мог найти сколько-нибудь вразумительных и успокоительных ответов: «Что же это делается? Как могли выпустить такого босяка?! Такого бандита! Сам ведь Статеску говорил, что его заковали в кандалы и теперь ему не видать белого света! И к чему я плачу столь большие налоги, если власти не хотят уберечь меня и других порядочных людей от таких бунтарей?! А взятки какие я каждый раз им даю! Они называют это «подарки»… Ничего себе «подарки»… А этот босяк смотрит на меня так, что лучше бы ему ослепнуть! Еще может и по уху влепить… От него всего можно ждать, даже в кофейне! Тогда все эти паршивцы вообще не дадут мне покоя: «смазал», «отбрил»…
Не один Гаснер недоумевал по поводу столь неожиданного прекращения дела, начатого столичной сигуранцей против ею же арестованного политического преступника. Комиссар Рафтоппуло и сыщик Статеску читали и перечитывали «постановление», строили всякие догадки, но так и не нашли ответа на волновавший их вопрос. Одно было ясно — постановление поступило от генеральной дирекции сигуранцы. Стало быть, они обязаны точно выполнить изложенные в нем предписания. И тем не менее они связывались по телефону с Бухарестом, перепроверяли. Все оставалось в силе… Ни Рафтоппуло, ни Статеску, ни тем более Гаснер не могли, конечно, и подозревать, что именно старший инспектор бухарестского департамента «по борьбе с коммунистическими элементами» Солокану, решив покончить с собой, на прощание «хлопнул дверью». И поступил на этот раз уже не согласно долгу службы, а как подсказывало пробуждавшееся в нем сознание…
Не догадывался об этом и Томов. Однако то, что он узнал из обрывка газеты, в сопоставлении со странным поведением Солокану во время посещения им Томова в камере тюрьмы Вэкэрешть склоняло его к мысли, что своим появлением в Болграде и освобождением из-под ареста он обязан покойному инспектору Солокану.
Гаснер все еще стоял в нелепой позе у своего столика и не мог решить, что ему следует делать, как вести себя, когда к Томову, радостно улыбаясь, подошел Рузичлер и, притворяясь, будто видит его впервые, обменялся с ним крепким рукопожатием. Типограф всячески старался на виду у всех присутствующих, и особенно Гаснера, подчеркнуть свое уважение к Илье. Он взял его под руку и, сопровождаемый изумленными взглядами, вышел с ним из кофейни.
На улице Рузичлер спросил Илью:
— Ты видел в углу сыночка господина Попа?
— Видел.
— «Прекрасный Жоржик»! — усмехнулся типограф. — Вместе с папочкой наконец-то им удалось отправить мамочку в могилу, и теперь они на всю катушку спускают нажитое еще ее отцом!..
— У Жоржика умерла мать?
— Да.
— Вот как?! Давно?
— Нет, недавно. С ее смертью тоже какое-то темное дело, но не об этом я хочу тебе сказать… С Жоржиком сидел красавчик, видел?.. Высокий! Говорят, это его приятель из Бухареста… Такой же, видать, хлюст, как сам Жоржик…
Илья промолчал. Он узнал Лулу Митреску.
— Что-то повадился сюда этот красавчик, — продолжал скороговоркой типограф. — Приятели!.. Правда, в последнее время Жоржик притих. Как бы не перед бурей… Не таковский сыночек у господина Попа, чтобы ни с того ни с сего притихнуть…
Томов запомнил Лулу Митреску еще с тех пор, когда тот приходил в пансион мадам Филотти клянчить оставленные под залог вещи… Потом, когда Илью отправляли в тюрьму Вэкэрешть, видел его в дежурке сигуранцы… Лулу что-то сосредоточенно писал там… Теперь появление его в Болграде и дружба с Жоржиком Попа заставили Илью задуматься.
— Так что теперь скажешь? — спросил Рузичлер. — Надо было тебе прийти сюда?
— Видимо, надо… Но хочу сказать вам, господин Рузичлер, что хотя я и на свободе, однако остаюсь под надзором полиции и обязан дважды в неделю приходить к ним отмечаться.
— Ну и что? — спокойно парировал типограф. — К чему ты мне это рассказываешь?
— Ну, мало ли что… Может быть, вам не следует так вот откровенно…
— А я их не боюсь! — поняв, что имеет в виду Илья, прервал Рузичлер. — И вообще, что они могут мне сделать? Соли насыпать? Типографию закрыть? Пусть сыплют и пусть закрывают… Тружусь, как каторжник, от них никогда ничего не получаю. Я расписываюсь, а деньги они кладут себе в карман! Словом, плевал я на них! Лучше скажи, ты заметил, что творилось с Гаснером, когда ты смотрел на него? Ведь одно это зрелище, Илюшка, стоит миллиона! И вся эта шваль — коммерсанты и спекулянты, бездельники и железногвардейцы во главе с Попа, — увидев тебя, словно подавились! Каркали, каркали, пророчили тебе кто острог, кто каторгу, даже виселицу, и вдруг… Уверен, всем им придется срочно сменить подштанники! Особенно Гаснеру!
— Да черт с ним!
— Что?! — горячился типограф. — Я еще надеюсь дожить до того дня, когда этот мерзавец со своими миллионами будет трястись в лихорадке при таком же вот неожиданном для него, как твое, появлении наших из-за Днестра… Тогда я вообще проживу по меньшей мере еще сто лет! Должны же они зашевелиться, наконец, или не должны?!
Томов пристально посмотрел на типографа и, вспомнив разговор с Бурлаченко в камере галацкой тюрьмы, немного помедлив, ответил:
— Должны. И скоро…
Примечания
1
Тайная полиция в королевской Румынии, охранка.
2
Штаб-квартира легионеров в Бухаресте.
3
Немцы, рожденные и проживающие за пределами Германии.
4
Охранные отряды нацистской партии, сокращенно СС.
5
Трудовая муштровка с военной муштрой, проводимая сионистами за пределами Палестины и дававшая право на въезд в "страну обетованную".
6
Пища и посуда, которая по иудейской религии является ритуально чистой.
