Занавес приподнят - Юрий Колесников

Хаим не сразу сообразил, что эти слова относятся к нему, и потому продолжал машинально плестись вслед за Кнохом. Когда же до его сознания дошел смысл услышанных слов, Хаим почувствовал, что силы покидают его. Он стал отставать и наконец остановился. К нему подходили грузчики, что-то спрашивали, но Хаим их не слышал. Увидев вновь мчавшегося к ярусу главного экспедитора, Хаим переборол свой страх и робость, бросился за ним вдогонку.

— Вы извините, пожалуйста, хавэр Дувэд Кнох, — забежав немного вперед, произнес он. — Я не понял, что вы сказали…

— Я сказал: вон отсюда! — на ходу рявкнул Кнох. — Теперь поняли? Или швырнуть вас с рампы?!

Давида Кноха мучило раскаяние. В этом он чистосердечно признался Симону Соломонзону, когда тот приехал вечером в порт в связи с предстоящей разгрузкой австралийского судна.

— Не могу себе простить! — Кнох растирал волосатую грудь, отвисшая губа его зло кривилась. — С такими негодяями нечего церемониться, их нужно просто хватать за ноги и швырять рыбам на кормежку… А с этим локшем у меня почему-то слова разошлись с делом! Спасло его, конечно, то, что утром, когда поступило сообщение о прибытии судна, он догнал меня. И правильно сделал: в порту дежурил тот усатый египтянин… Могли быть осложнения…

Когда вечером, вернувшись из Хайфы, Нуци Ионас услышал встревоженный рассказ Хаима, он успокаивающе похлопал его по плечу: Нуци был навеселе, и ему море было по колено.

— Не горюй, Хаймолэ! Обойдется, увидишь… Тем более что плохого ты ничего не сделал. Тебя «паровоз» даже похвалил. В жизни не было случая, чтобы он кого-нибудь хвалил! Обойдется… В крайнем случае он посчитается и с моим мнением, Хаймолэ! Так что не беспокойся… Уладим!

Хаим видел, что Ионас подвыпил и потому храбрится, не подозревая, конечно, что могло послужить причиной увольнения. Поделиться своими опасениями Хаим не решался. «А вдруг и на этот раз пронесет? — думал он. — Тогда, в мишторе, опасался, что неприятности из-за Бен-Циона Хагера, а оказалось, реббе ни при чем…»

На другой день Хаим все же не вышел на работу. Да и Нуци, протрезвев, посоветовал Хаиму переждать, пока он сам не разузнает всю подоплеку.

— Надо же пронюхать, какая муха его укусила! — говорил Нуци перед отъездом в порт. — Глядишь, и удастся как-то замять… Ты же сам знаешь: когда «паровоз» застопорится, нелегко его сдвинуть с места! Но не будем гадать, Я постараюсь, можешь на меня положиться…

Вернулся Ионас домой лишь на четвертые сутки. И все эти дни Хаим нервничал, с трудом скрывая от Ойи истинное положение вещей. Он дал ей понять, что в порту будто бы наступило затишье и ему разрешили отдохнуть несколько дней дома. Ойя была счастлива, сияющая от радости, спешила она с фабрики.

«Надо бы освободить ее от работы. Ведь на седьмом месяце уже ходит, — в который раз подумал Хаим. — Так на тебе! Я оказался на мели…»

Было очень рано, когда приехал Ионас, Хаиму не спалось: было над чем думать, о чем беспокоиться. Услышава шум машины, он выглянул во двор и увидел Нуци, но окликнуть не решился. Знал, что все эти дни Ионас и Кнох принимали, сортировали и отправляли по таинственным адресам оружие, скрытое в тюках прессованного сена или, быть может, теперь уже в иной «упаковке»…

Хаим снова прилег, сомкнул глаза и сразу, словно наяву, увидел разгрузочную рампу, шествие грузчиков с тюками сена, перетянутыми то медной, то простой проволокой… Пакгауз, огромные брезенты — на них груды промасленного оружия, штабеля продолговатых металлических ящиков с запасными частями, квадратные деревянные сунудуки с боеприпасами и склоненные над столами, где шла сборка оружия, молчаливые парни и девушки, привезенные из какого-то киббуца. И снова в душу пробрался страх, холодной мерзкой гадюкой прополз по спине, сдавил горло, мешая дышать.

Захотелось тут же, немедленно бежать, бежать куда глаза глядят, только бы не видеть этих жестоких людей, не принимать участия в их темных делах. Но куда бежать? Кто тебя ждет, Хаим? Тебя и твою бедную Ойю? Однако слабый огонек надежды теплился в сердце: а вдруг все-таки поможет Нуцик? Ведь помог же однажды…

Весь день Хаим не находил себе места, с нетерпением ожидая, когда же наконец покажется Нуци, терялся в догадках.

Лишь под вечер Нуци Ионас зашел к Хаиму, украдкой взглянул на хлопотавшую по хозяйству Ойю и как бы нехотя пригласил Хаима прогуляться. Они присели на огромные камни-валуны, лежавшие за времянкой Хаима.

Лениво начал Нуци разговор; позевывая, спросил о самочувствии Ойи, пишет ли ему отец, здорова ли сестренка; завел речь о делах давно минувших дней, но ни словом не коснулся причины своего длительного отсутствия.

Все это Хаим отмечал про себя, понимая, что Ионасу, очевидно, не удалось уговорить главного экспедитора вернуть его, Хаима, на работу в порт.

— Так, оказывается, твоя Ойя не из наших? — вдруг вне связи со всем предыдущим сказал Нуци, не глядя на Хаима. — А ты скрывал…

«Значит, узнал меня реббе! Это он, Бен-Цион Хагера, повинен в моем увольнении…» — сразу понял Хаим и признался:

— Да, Нуци. Она гречанка… Но я ровным счетом не понимаю, какое это имеет значение? Она спасла мне жизнь! Ты понимаешь, что это значит? Есть же какие-то нормы порядочности!

Ионас обдал Хаима презрительным взглядом, но Хаим, не замечая этого, продолжал:

— К тому же я люблю ее! Ведь речь идет о моей жене! Жене, которая скоро станет матерью моего ребенка! Ты понимаешь это, Нуцик?

— Да, да, Хаим! Конечно, понимаю… — поспешил ответить Нуци. — И она тебя любит. Это всем известно. И труженица она у тебя отменная: на фабрике ею очень довольны, и дома хлопочет, как муравей. Мы всегда удивляемся ее неутомимости, честное слово! Все это так… Но согласись, что и ты, как холуц квуца, носящего имя нашего Иосифа Трумпельдора, нарушил общепризнанные каноны поведения! Более того, ты…

— Погоди, Нуцик! — недоуменно пожав плечами, прервал своего приятеля Хаим. — Чем же, интересно, я их нарушил? Обворовал кого-нибудь или убил?

— Ну-ну! При чем тут обворовал и всякое такое? Хотя, между прочим, иногда высшие интересы обязывают нас делать и то и другое… И ты не притворяйся непонимающим, не морочь, пожалуйста, мне голову! Не такой уж ты новичок в этом деле, слава богу. А нарушение, о котором я говорю, состоит в том, во-первых, что ты и Ойя даже не обвенчаны!.. Понимаешь, что это означает?

— Ну и что?

— Возможно, для тебя это не имеет значения, — раздраженно продолжал Нуци, — однако ни один порядочный еврей не позволит себе такого… Да, да! И, во-вторых, она же гречанка! Мы и они несовместимы, как небо и земля, как день и ночь! Это ты можешь понять?..

— Подожди, Нуцик! Ты все твердишь, что мы не обвенчаны, что Ойя не нашей национальности и что в этом мое преступление… Пусть так. Но ведь меня никто об этом раньше не спрашивал! Чего же в таком случае все вы всполошились?

— А не спрашивали тебя потому, что ты холуц и, как само собою разумеющееся, правоверный еврей! Так, по крайней мере, полагали мы: я, Симон, Кнох и другие… Мне, доверчивому чудаку, и в голову не приходило, что холуц, прошедший с нами «акшару», может совершить такое!

— Но и я ровным счетом ни разу не задумывался над этим, потому что не видел, да и сейчас не вижу, никакого преступления в том, что жена у меня гречанка, ей-богу.

Упорство Хаима разозлило Ионаса.

— Не заговаривай мне зубы, Хаим! Ты прекрасно знал и раньше, что смешанные браки нашими обычаями запрещены! И не только запрещены, но и преследуются здесь со всей строгостью. Так что не разыгрывай из себя незнайку! И вообще, я удивляюсь твоему нахальству. Серьезно! Ведь только какие-нибудь красные демагоги могут говорить так и, что в миллион раз хуже, мыслить так!.. Это же просто страшно! А ты все-таки холуц с таким уже большим опытом! Холуц, которому здесь оказали большое доверие, приняли в самую чистую, самую честную и лучшую из лучших наших организаций! Людей в нее, ты знаешь, отбирают со всей строгостью. А ты что натворил!

— Ну, ей-богу, Нуцик! Ты все, по-моему, усложняешь и накручиваешь. Ну что такое я натворил? Не понимаю.

Ионас вскочил.

— Ты все еще не понимаешь? Да если бы мы знали, что ты связался с этой гречанкой, разве оказали бы тебе такое доверие? Посвятили бы тебя в святая святых? Никогда! Понимаешь? Ведь ты же обманул всех наших хавэрим… Осквернил самым подлым образом все благородные идеалы «иргун цваи леуми»! Это же знаешь, что такое? Это же… это же граничит с предательством! И за такие штучки по головке у нас не гладят! Понимаешь хоть! Или и сейчас до твоей бессарабской башки это не доходит?!

И Хаиму вспомнилось, как в памятную ночь в кабинете Соломонзона Штерн кричал Майклу: «Вы предатель, и ваше место на виселице!» При мысли о том, что и его могут запросто окрестить предателем и пристрелить, как собаку, Хаим содрогнулся, хотя вины за собой не видел ни в делах своих, ни в помыслах. «Бежал из Румынии в страхе перед тем, что легионеры или, чего доброго, нацисты нагрянут туда и прибьют, — подумал в это мгновение Хаим, — а тут свои то же самое могут сделать с таким же успехом…»