Красное колесо. Узел III Март Семнадцатого – 2 - Александр Солженицын

Тут Родзянко и объявил великому князю, что дело зашло гораздо глубже, чем ждали: не регентом он назначен, но ему передаётся престол как императору!

Михаил чуть не подскочил в кресле. Что это? Не только Ники отрёкся?! – но и…? И он же отлично знает, до чего Михаил отвращён от государственных дел!

А Родзянко предлагал – обсудить, что делать.

Михаил опешил. К такой новости – ему и приготовиться не дали. И тут сразу, на виду у всех, обсуждать? Все эти достойные, образованные известные люди пришли к нему – обсуждать? А он – даже ещё и подумать не смел о размерах своего нового положения.

Он смущённо просил их объяснить, что же? Высказать.

Первый по важности, по видности, по громкости и стал говорить Родзянко. Михаил слушал его с почтением и с доверием.

Родзянко начал с того, что решение будет зависеть от великого князя, он может дать совершенно свободный ответ, давления на него не будет, – но ответ надо дать теперь же.

Председатель Думы говорил хоть и хрипловато, но оттого не со сниженным значением. Он – не мнение своё высказывал, но указывал то одно несомненное, как надо быть. Он объяснял, что самая передача престола в руки великого князя незакономерна: по закону царствующий император может отказаться лишь за себя, но не в чью-либо пользу, а передача может происходить только по престолонаследию, то есть в данном случае лишь Алексею. В акте отречения и не сказано, что сын отказывается от престола. Таким образом, вся передача трона Михаилу Александровичу – мнимая и только может вызвать жестокие юридические споры.

Так и великий князь так понимал. Зачем же брат издумал такое? с чего это он?

А эта сомнительность дала бы юридическую опору тем лицам, которые бы захотели свалить и всю монархию в России. И при такой шаткой основе и при возрастающем революционном настроении масс и их руководителей, в такое смутное тревожное время принимать трон было бы со стороны великого князя безумием.

Да, и Михаил так думал.

Он процарствовал бы всего лишь, может быть, несколько часов, объяснял Родзянко, – и в столице началось бы огромное кровопролитие, а затем разразилась бы гражданская война. А верных войск в распоряжении великого князя нет, и сам он будет убит, и все сторонники его. А уехать из Петрограда невозможно, не выпустят ни одного автомобиля, ни одного поезда.

Впрочем, Родзянко ж его и зазвал в Петроград, из Гатчины бы свободно можно было уехать.

Да кто посмеет и какое право имеет возбудить гражданскую войну, когда идёт война с лютым внешним врагом? Напротив, в этот ужасный момент все мы должны стремиться не к возбуждению страстей, а к умиротворению их. Привести в успокоение взволнованное море народной жизни.

Родзянко говорил авторитетно, долго, перелагая то же новыми словами и возвращаясь, но даже если б и меньше гораздо – Михаил был убеждён уже с первых слов и не ставил Родзянке в упрёк, что тот повернулся со вчерашнего дня, что сам же он ещё вчера уговаривал Михаила брать на себя всю ответственность, а сейчас – наоборот, не брать. Не надо брать трона – и слава Богу! Ещё не успев освоиться с этой страшной мыслью, Михаил с тем большей радостью узнавал, что она – придумана и ложна. Да о чём говорить! Да разве выдержит голова всю эту государственную перепутаницу! Прочь, прочь, не надо! – в строй!

Возникло движение. Принесли из передней, какой-то человек откуда-то привёз, – рукописную копию государева Манифеста, заверенную комиссаром путей сообщения. Дали великому князю посмотреть самому. Совсем чей-то чужой почерк, но разборчивый, а слова – Николая, и мерещится: зачем же он писал чужим почерком.

Михаил стал читать. Уже известно, о чём, – а всё ново. Не мог вникнуть внимательно, но что задело и поразило:

"Не желая расстаться с любимым сыном Нашим, передаём наследие брату Нашему…"

Что-то обидное здесь было. О сыне – подумал, а брата – не спросил. Сына берёг как зеницу ока – брата не пожалел, навязал престол. И -

"… заповедуем брату Нашему править делами государственными в полном единении с представителями народа…"

Хорошо заповедывать. А отчего же сам не делал так?

Михаил не обиделся, но – обидно как-то.

А между тем стал говорить князь Львов, по другую сторону от кресла Михаила. У Родзянки был голос хриплый, повреждённый, а у князя совсем нетронутый, светленький, промытый. И сам – такой благообразный, такой округлённо причёсанный и подстриженный, так благонамеренно смотрел и выражался, – чудесный, спокойный человек, не захотелось бы обидеть его возражением, несогласием. Но и очень трудно было в его округлённых фразах понять: а какого же мнения сам князь? Принимать трон или не принимать?

Его речь убаюкивала, и внимание вязло.

Михаил заметил, что некоторые депутаты, подавшись в мягком, едва не задрёмывали, боролись. А подёргливый Керенский быстро голову вертел на каждое чьё слово. Да ещё один фатоватый молодой человек, фамилию Михаил не запомнил, всё вздрагивал при каждом открытии двери, при каждом шуме в передней, и на стуле сидел неглубоко.

Всё ж, сколько можно было уловить из гладкой речи Львова – он был того же мнения, что и Родзянко.

После Львова переглянулись: да может и говорить уже больше не надо? что они так долго убеждали?

Нет, теперь хотел говорить Милюков. Он властно заявил это с дивана, кашлянул для закрепления. Ему не возразили, и Михаил тем более.

Лицо у Милюкова было хмурое, а стало и напряжённое до морщин. Он ещё поднатужился весь, поднадулся, похож на рассерженного старого седого учителя, а голос такой сиплый, будто бы искричался в десяти непокорных классах. И стал говорить с первых же слов сердито и требовательно:

– Ваше императорское высочество! Не может быть даже речи, чтобы вы не приняли трона! Об этом нельзя даже и мыслить! Ваша ответственность перед вашим рождением, перед трёхсотлетней династией, перед Россией!… Государь Николай Второй отрёкся за себя и за сына, но если отречётесь и вы – это будет отречение за всю династию. Однако Россия не может существовать без монархии. Монарх – это центр её! это – ось её! Это – единственный авторитет, который знают все. Единственное понятие о власти. И основа для присяги. Сохранить монархию – это единственная возможность сохранить в стране порядок. Без опоры на этот символ Временное правительство просто не доживёт до Учредительного Собрания.

Михаил слушал с удивлением. Это имя "Милюков" – он знал, это был главный критик трона. И теперь – говорил такое? Так за этим было что-то! Да и какое серьёзное он говорил: Россия – не может существовать без монархии! И – правда, конечно не может. Это Михаил понимал.

Но если Ники уже всё равно отрёкся – так кому же принимать? А если и Михаил отречётся – так кто же тогда?

А Милюков добавлял:

– Не тогда начнётся гражданская война, если вы примете трон, но начнётся, если не примете! – и это будет убийственно при внешней войне. Начнётся полный хаос и кровавое месиво… А вы – держите в руках простое спасение России: примите трон! Только так утвердится и наша новая власть. Мы все должны прикрепиться к традиции, к постоянству, к монархии, которую только одну знает и признаёт народ!

Это – Михаил понимал! Он хотел только, чтоб это всё без него укрепилось. Он – от брата не ожидал. А если уж никакого выхода нет – так как же не выручить? Если обстановка, оказывается, такая грозная и безвыходная!, так что ж – надо выручить? Это уже как бы – военный долг?

Между тем к собравшимся восьми вошли ещё двое новых: известный Гучков, и с ним какой-то легковатый ферт с острыми усиками.

Они не представились и ни с кем не здоровались, лишь поклонились великому князю, но, кажется, всем здесь были известны. Под тяжелозвучное выступление Милюкова они безмолвно заняли стулья в замыкание окружности, прямо против великого князя. А Милюков с их приходом ни на минуту и не умолк:

– Ваше императорское высочество! Если вы сейчас не примете трона – в России возникнет новое Смутное время и быть может ещё более разорительное и долгое. Вот того кровопролития надо бояться – больше, чем, может быть, временного и малого сейчас. Михаил Владимирович правильно здесь обрисовал столичную картину, да мы её видим все, но я решительно не согласен с его выводом. Да, сейчас здесь в столице затруднительно найти верную часть для опоры. Но они есть, я думаю, в Москве. Они есть повсюду в стране:. Вся Действующая армия – верная сила! Вам надо немедленно ехать туда – и вы будете непобедимы.

Убеждённый напор старого опытного политика сильно подействовал на Михаила. В самом деле: вся Армия – в распоряжении императора, только надо к ней прийти.

Ах, зачем отречение брата застало Михаила не на фронте? Оставайся бы он в своей Туземной дивизии – да сразу бы он мог повести войска.

Но и сейчас ускользнуть из Петрограда, наверно, не так тяжело: не стоит же сплошной кордон вокруг города. Можно дождаться этой ночи, на худой конец переодеться, ночью – на двух автомобилях? или даже пешком? Само ускользание как задача кавалерийская было Михаилу понятно и не казалось трудным.