Красное колесо. Узел III Март Семнадцатого – 2 - Александр Солженицын

И на своём пятерном перекрестке устроили сложную засаду – и всю ночь дежурили и останавливали все до одной машины, но Чёрного Автомобиля не было.

Вдруг в одном задержанном автомобиле рядом с шофёром в луче фонарика оказался Мотька Рысс, в беличьей шапке и клетчатом красном толстом кашне, обёрнутом тщательно.

– Куда это ты, в два часа ночи?

– Задание, – значительно-загадочно сказал Матвей.

Пропуск-то у них был, от Совета, но он не говорил о цели рейса. Потянуло завистью, что вот в каких-то таинственных делах участвует Матвей – а Саша топчется в дурацком патруле.

– Ну, встретились, давай хоть пять минут поговорим, – пригласил он Матвея в комиссариат.

Свернули автомобиль, вошли.

Они ещё мало и знали друг друга, познакомились только этой зимой, и был между ними тон – не уступить первенства. Матвей очень поважнел, нисколько удивления не высказал командному положению Саши, да он и всегда был занят больше собой (от чего Саше обидновато было за Веронику). Крупные влажные губы его пожимались теперь даже с надменностью. О цели поездки не признался, а спросил:

– Листовку читал?

– Какую?

– Против офицерья. Моя.

– Так это – твоя?

И вспыхнул спор. Может быть, ещё неделю назад Саша прочёл бы эту листовку со злорадством, – чесать их, золотопогонников! Но за эти несколько дней…

– Да как же ты это понимаешь – революция разве может вести бои без офицерства? Не доверять даже тем, кто перешёл? – так это и мне не доверять? – повысил на него голос Саша.

А тот – остался невозмутим, но надулся.

Чуть не поссорились.

Так и не открыл, куда, зачем, – уехал. Очень хвалил своих межрайонщиков, говорил, что только они да большевики – деловые.

А Саша остался как заноженный, и останавливал ночные автомобили уже не так пристально, всё доспаривал с Матвеем. Эта встреча пояснила ему, что невозможно так: дальше мотаться по всякой чуши. Он должен прорваться к чему-то крупному. Здесь – он терял время.

И тут у него соединилось то, что обрывками плавало. Эти дни он так мотался, почти бессонно, что и единственных двух газет не прочитывал. Но всё же во вчерашней газете не пропустил обращение их же, Матвеева, Психоневрологического института, трёх социалистических фракций – российской, польской и еврейской: что революция не доведена до конца! Замечательно сказано! – это представилось Саше многозначительно, грозно! Не доведена до конца! – о, сколько ещё в ней случится, и ещё многие другие лица появятся, а эти, нынешние, – закатятся. Что до осуществления истинно-демократических идеалов, предстоит ещё упорная борьба. Эти студенты правильно соображали! – ещё всё впереди, ещё и мы скажем своё молодое побеждающее слово!

А другое было обращение в "Известиях" – к офицерам-социалистам, – прийти на помощь рабочему классу в организации и военном обучении его сил. Днём Саше так спать хотелось – он это вялым взглядом прочёл, а сейчас, после стычки с Матвеем, вдруг ему и прояснилось: офицер-социалист! – да ведь это он и есть! И их совсем не много таких, может десяток во всём Петрограде. И – что-то именно по этой линии надо! Именно, листовке Рысса наперекор, – честным революционным офицерам устраивать военную организацию масс, вот сашин путь!

Чёрного автомобиля так и не было, сняли засаду, пошли спать.

А сегодня утром уже трясли Сашу к делу: на Карповке громили продовольственный склад.

А склад был вот какой: его заведующий позавчера добровольно принёс Пешехонову все бухгалтерские книги и предложил принять все запасы. И Ленартович назначил туда караул. И вот теперь его часовых сбили – и толпа громила склад среди бела дня, и продовольствие развозили.

Вскочил Саша – и, не протерев слипшиеся глаза, стал скликать свои вооружённые силы, броневик, – и помчались туда.

Но опоздали: на складе мало что уже осталось. Однако, оказывается, по другим улицам на грузовике и на конных подводах, реквизированных наверно от соседних ломовых, – восторженная толпа везла это всё опять же в комиссариат, радуясь, что нашла и отбила для народа ещё скрытые запасы.

А что ушло по бокам – того уже не спрашивай.

И куда ж теперь это всё? Назад? Но там двери с петель ссадили. А в комиссариате – места нет.

А вот что – везти в пустующий "Спортинг-палас", там есть помещения, не занятые ораниенбаумским пулемётным полком.

А пулемётчики – не разнесут?…

373

В Ревеле с утра был объявлен манифест об отречении Николая II, но беспорядки ничуть не прекращались. Толпа собралась у городской тюрьмы и требовала выпуска узников, будто бы замурованных в каземате (легенда ходила годы). Впустили делегацию, та ничего не нашла. Всё равно стали громить тюрьму.

Комендант ревельской крепости вице-адмирал Герасимов, старый портартурец, ездил по городу от митинга к митингу, заверял, что Балтийский флот идёт вместе с народным правительством. Увещал очень мягко и близ тюрьмы. Ему ответили камнем в голову. Увезли замертво.

В Кронштадте в Морскую следственную тюрьму ещё приходили новые банды матросов, искать среди арестованных каких-то офицеров на расстрел. И другие матросы приходили – искать своих для освобождения.

В Петрограде с утра – слух, что царь отрёкся от престола, – хотя в газетах нет.

На улицах всё ещё нет трамваев, барских экипажей, барских автомобилей (реквизированы, ездят с военными). Редки извозчики. Толпа на Невском утеряла элегантный петербургский вид. Множество гуляющих праздных солдат. По манере революционных дней – люди валят не только по тротуарам, но и по мостовым, когда не надо потесниться для манифестации.

Манифестации, из кого собралось, идут без ясной цели и маршрута, просто радуются. Несут красные флаги и плакаты как хоругви, то с рисунками страшной чёрной гидры контрреволюции.

С тротуаров смотрят на них, вплотную друг к другу, – дамы в меховых воротниках и бабы в вязаных платках, котелки и простые ушанки. На лицах – радость, любопытство, недоумение.

Офицеров на улицах – больше, чем накануне. Без шашек.

На перекрестках, где раньше были постовые городовые, теперь студенты-милиционеры с белыми повязками на рукавах пальто. Иногда проверяют пропуска автомобилей. Если те не останавливаются – им вслед стреляют в воздух.

Грузовиков с вооружёнными солдатами уже меньше гораздо.

Дорогие магазины многие закрыты. Но цветами и кондитерским торгуют.

Какие-то студенты обходили мелочные лавки и объявляли владельцам, что по распоряжению Исполнительного Комитета они должны продавать яйца не дороже 40 копеек десяток, масло – 80 копеек: фунт. Боясь новых порядков и властей, торговцы подчинялись. Но потом узнали, что Исполнительный Комитет Совета не давал такого распоряжении – и вернулись к прежней цене. Тогда возмутилась публика – и было близко к погрому лавок.

В хвостах: "Слобода-слобода, а нам всё равно топтаться."

Красной материи уже стало не хватать. Дворники, чтоб сделать обязательный теперь красный флаг, отрывали от старого русского флага голубые и белые полосы.

Курсистка подарила во дворе свою красную блузку – её тут же всю разодрали на эмблемы свободы.

На шее памятника Александру III – огромный завязанный красный галстук.

С кофейной Филиппова на Невском стали снимать императорские гербы. А с балкона соседнего дома – иллюминационные императорские вензеля с электрическими лампочками. Ударяли ломами по скрепам – и огромный вензель оборвался с перил – и всею тяжестью, с дробящимися лампочками, упал на тротуар.

Публика разбежалась – и снова стянулась любоваться.

На больших углах – толпишки, по 20, 50, 100 человек, а кто-нибудь на бочке, на тумбе, на плотном сугробе – и митинг. Ораторы – то студент, то штатский в потёртом пальто, то солдат с расстёгнутой шинелью, а под ней – замызганная гимнастёрка.

И уж конечно на площадях – на углу Садовой и Невского, у Казанского собора, на Сенатской, под самыми копытами Петрова коня.

– Ура, товарищи! Нет возврата проклятому самодержавию!

А вот вылез, доказывает, что теперь должны царствовать Алексей и Михаил. В ответ ему интеллигентные голоса:

– Да как вы можете?!… Какие Романовы??… Должна быть республика! Вы провокатор!

А на другом углу грозит оратор:

– Товарищи! Вы только что успели завоевать великую свободу, а у вас уже хотят её отнять под тем соусом, что надо охранять свободу!

Кричат из толпы:

– Врё-ошь! Никто не отымет! Пусть попробует!

Артист Александрийского театра на таком уличном митинге взялся объяснять, что такое ответственное министерство. Закричали на него: