Куда ведет кризис культуры? Опыт междисциплинарных диалогов - Коллектив авторов

Алексей Давыдов: И все это не помешало воспроизвестись тому, что мы называем «Русской системой». Она может допускать дозированные свободы, если они не подрывают ее устои, но — не больше того. В целом же она остается системой несвободы, опирающейся на доминирующую культуру, в которой потребность в свободе не укоренена. Разве не так?

Евгений Ясин:

Я хочу лишь сказать, что наше общество в культурном отношении не однородное, а многослойное. В нем доминирует полуразрушенная традиционная культура, и потому без культурной революции ему не обойтись. Но такая революция только потому и возможна, что реально уже существуют ростки культуры альтернативной.

Об этом говорила на наших семинарах, ссылаясь на данные социологических опросов, Наталья Евгеньевна Тихонова. Об этом постоянно говорит Михаил Афанасьев. Об этом говорит в своем докладе и Алексей Платонович. Но он обнаруживает ростки альтернативной культуры в сексуальной революции, в стихийном низовом протесте против властного произвола, в художественных поисках кинорежиссеров и писателей, а я нахожу их в сознании и поведении экономических субъектов. Они есть, они себя реализуют, и само их существование позволяет мне надеяться, что культурная революция в России возможна. Я полагаю, что универсальные ценности экономической эффективности и достижительности утвердятся и у нас, как утвердились они не только на Западе, но и в Японии, Южной Корее, как утверждаются в Латинской Америке.

Но я согласен с тем, что при сохранении «Русской системы» сколько-нибудь значительное продвижение по этому пути невозможно. Потому что она, будучи по природе своей не правовой и коррупционной, такое продвижение блокирует. Реформы 1990-х годов эту систему, к сожалению, почти не затронули. Ее предстоит преобразовать в соответствии с принципами либеральной демократии. Пусть не всеми сразу, пусть поначалу в минимальном их наборе, а именно принципами политической конкуренции, разделения властей, свободы слова, независимости суда. Этого вполне достаточно, чтобы культурная революция набрала новые обороты. Только политические реформы способны сделать сдвиги в культуре, вызванные реформами экономическими, культурной революцией в строгом смысле слова.

Понимаю, что у вас уже готов вопрос о том, кто это все захочет и будет делать. Я не знаю. Но я знаю, что при сохранении нынешнего положения вещей Россия обречена на маргинализацию. Я знаю также, что в обществе нарастает недовольство путинским режимом, и Наталья Евгеньевна это сегодня лишний раз подтвердила. И не только стихийное недовольство, но и сознательное целенаправленное противостояние, осуществляемое прежде всего через Интернет.

Не будь Интернета, не было бы и такого феномена, как Алексей Навальный, который за короткое время приобрел широкую известность благодаря своим расследованиям коррупции в различных эшелонах власти. Разве это не симптом назревающей культурной революции? Раз такая деятельность появляется и вызывает широкую общественную поддержку, то не все так уж безнадежно, как многим кажется. И катастрофа, о которой здесь столько всего наговорили, отнюдь не предрешена.

Да, старая культура переживает кризис упадка, что проявляется в гниении «Русской системы». Но рядом с этой культурой с 1990-х годов стала и продолжает появляться культура новая, обладающая потенциалом развития. И именно из нее черпаю я свой исторический оптимизм.

Наталья Тихонова: Мне, как и вам, тоже не близко тотальное пессимистическое видение ситуации. Однако меня очень волнует отсутствие в России альтернативных элит.

Евгений Ясин: Такие элиты не могут сформироваться и заявить о себе в отсутствие политической конкуренции и свободных СМИ. Главная проблема именно в этом.

Игорь Клямкин: Пример Украины свидетельствует о том, что прямой связи тут нет. Свободные выборы и СМИ не помешали там утвердиться у власти людям архаичной культуры и делать то, что они делают.

Евгений Ясин: Такие зигзаги возможны, но испытания свободной политической конкуренцией эта украинская элита, думаю, не выдержит. Думаю, что само ее поведение и результаты ее политики будут вызывать качественные культурные сдвиги в обществе и, соответственно, сопровождаться формированием качественно иных элит.

Игорь Клямкин:

«Мы застряли в некоем межкультурном состоянии, колеблясь между стратегически бесплодными компромиссами с чужим проектом и столь же бесплодным обличительством, лишенным собственного конкретного целеполагания»

Спасибо, Евгений Григорьевич. У меня тоже есть некоторые соображения относительно рассматриваемых в обсуждаемом докладе проблем, и я позволю себе эти соображения представить.

На предыдущем семинаре Наталья Евгеньевна Тихонова для характеристики нынешней культурной ситуации в России использовала введенное Исайей Берлином разграничение «свободы от» и «свободы для». Я тоже хочу воспользоваться этим разграничением, но в той его интерпретации, которая предложена Борисом Гройсом, различающим свободу от чужого проекта и свободу как возможность реализации проекта собственного. И если под таким углом зрения посмотреть на явления, описанные в докладе Давыдова, то все они могут быть определены как стихийное освобождение от чужой, т. е. официальной проектности, уже успевшей воплотиться в постсоветскую жизненную реальность, при отсутствии проектности альтернативной. Поэтому симптомов культурной революции я, в отличие от Алексея Платоновича, в этих явлениях не вижу, а вижу, в основном, лишь культурную деградацию. Не стану спорить с тем, что в ней угадывается и запрос на новую «правду» в духе Данилы Багрова. Но не будем все же забывать и о том, что в русской культуре «правда» никогда не была синонимом права, а всегда ассоциировалась с образом «праведного» диктатора.

Негативная свобода от чужого проекта несвободы всегда и неизбежно выступает негативом того же проекта. Протестный произвол современных киногероев и их жизненных прототипов — оборотная сторона произвола государственного, у них одно и то же культурное качество. И молодежный бунт на Манежной площади, сопровождавшийся актами насилия, я тоже не спешил бы интерпретировать как начало культурной революции.

Да, молодые люди требовали соблюдения государством им же провозглашенных правил. Но такое требование остается в границах реализованного официального проекта, предполагающего наличие правового фасада, который призван прикрыть антиправовую природу государственной системы. В каком-то конкретном случае она может от своей природы отступить, как произошло после событий на Манежке, но двинуться в направлении альтернативного самой себе системного проекта ей не дано. Самое же главное заключается в том, что такого проекта нет и в российском обществе.

Его нет не только в социальных «низах». Его нет и в среде оппозиционных политиков и интеллектуалов — как либерального, так и почвеннического толка. И роман Татьяны Толстой «Кысь», привлекший внимание нашего докладчика, по-моему, именно об этом. Мы видим в нем двух интеллектуалов — западнического и славянофильского закваса, обменивающихся бессодержательными словесными штампами, которым нечего сказать полуинтеллигенту из народа Бенедикту, нечего ответить на мучащий его вопрос о том, «как жить». И они в конце концов по воле писателя куда-то улетают, а он остается со своим проклятым вопросом на выжженной русской земле. Да, он «остается со своим народом», что Алексей Платонович ставит ему в заслугу. Но что он может этому народу сказать?

Докладчик констатирует ущербность и даже пустоту критичности, свойственной современной либеральной интеллигенции. Либеральный интеллектуал довольствуется своей свободой от чужого проекта и ее демонстрацией в узком кругу либо на публике, сетуя на отсутствие свободы для осуществления проекта собственного. Но такого собственного проекта у него нет. И в этом — тоже проявление того кризиса культуры, который мы обсуждаем. Кризиса такой глубины, какой Россия, пожалуй, еще не знала.

Дело в том, что в нашей культуре умер тот заменитель альтернативного проекта, который раньше отсутствие этого проекта компенсировал. Я имею в виду смерть Должного, о чем говорил в своем докладе Андрей Пелипенко. Абстрактного утопического Должного, позволявшего обходиться без должного конкретного, без должного с маленькой буквы. Последний раз Должное, выступившее под именами Свободы, Демократии и Рынка, воодушевило людей в годы перестройки, но воодушевление сменилось разочарованием и раздражением, когда все эти замечательные идеалы воплотились в то, во что воплотились. Однако место Должного, в культуре освободившееся, остается ничем не заполненным. Замены ему в ней не рождается, спроса на конкретное должное не возникает, что проявляется в тотальной атомизации населения и, пользуясь термином нашего докладчика, в «кликовости» социума. Это и есть кризис, причем кризис именно упадка российского типа культуры, освободившейся от идеи абстрактного Должного при сохраняющейся невосприимчивости к идее должного конкретного. И прежде всего в том, что касается государственного устройства.