Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Яков Ильич Корман

Ну а теперь обратимся к обещанному сопоставлению шахматной дилогии с рассказом «Об игре в шахматы», попутно привлекая к анализу и другие тексты.

1) «Когда он подошел ко мне, я сидел в парке и мирно читал газету. В глазах у него была тоска, а под мышкой — шахматная доска» К>; 8/.

Здесь перед нами — знакомая ситуация: внезапное появление противника героя, которое наблюдается в «Песне мыши» (1973): «Я тихо лежала в уютной норе — / Читала, мечтала и ела пюре, / И вдруг — это море около, / Как будто кот наплакал, — / Я в нем, как мышь, промокла, / Продрогла, как собака», — и в «Песне автозавистника» (1971): «Я шел домой по тихой улице своей — / Вдруг мне навстречу…».

2) — Сыграем? — спрашивает он неуверенно, заранее предполагая отрицательный ответ.

— Я не умею!

— Как?! Он чуть подпрыгивает и смотрит на меня, как на марсианина.

В стихах Высоцкого также нередок мотив удивления людей, включая представителей власти, при виде действий или слов лирического героя: «Врачи чуть-чуть поахали: / “Как? Залпом? Восемьсот?”» («Общаюсь с тишиной я…», 1980), «Турецкий паша нож сломал пополам, / Когда я сказал ему: “Паша, сапам!”, / И прсто кондрашка хватила пашу, / Когда он узнал, что еще я пишу, / Считаю, пою и пляшу» («Песня попугая», 1973), «И никто мне не мог даже слова сказать, / Но потом потихоньку оправились» («Путешествие в прошлое», 1967), «Онемели все при виде одиночки, / А ему, простите, что? — Хоть бы что!» («Мореплаватель-одиночка», 1976).

Помимо того, лирический герой так же, как и в рассказе, сравнивает себя с марсианином в наброске «Я загадочный, как марсианин…» (1972), а в повести «.Дельфины и психи» (1968) герой-рассказчик называет себя и всех людей марсианами: «А мы? Откуда мы? А мы — марсиане, конечно, и нечего строить робкие гипотезы и исподтишка подъелдыкивать Дарвина» 16; 36/. Позднее, в черновиках «Мистерии хиппи» (1973), марсианами назовет себя и лирическое мы: «Мы — марсиане средь людей, / Пришельцы из других миров» (АР-14-126).

3) «На секунду он останавливается и спрашивает: “Так вы никогда-никогда?..”» = «Есть примета — вот я и рискую: / В первый раз мне должно повезти».

4) — Это король, а это — ферзь.

— А где же королева? — серьезно спрашиваю я, вспоминая свои скудные знания.

Партнер тактично улыбается.

— Это и есть ферзь. Он ходит по горизонтали и вертикали!

А перед этим объясняется, как ходит конь: «А конь — он ходит буквой “Г”». Теперь — цитата из песни: «Помню: всех главнее королева — / Ходит взад-вперед и вправо-влево, / Ну а кони — вроде только буквой “Г”».

5) «А он уже потирает руки — ему не терпится начать игру и выиграть. А в том, что он выиграет, он не сомневается».

Эти же мотивы встречаются в стихах — при описании различных образов советской власти: «Вперед, к победе! / Соперники растоптаны и жалки, — / Мы проучили, воспитали их» («Марш футбольной команды «Медведей», 1973), «Зубы щелкают у них — видно, каждый хочет в миг / Кончить дело и начать делить добычу» («У нас вчера с позавчера…»), «Вижу: он нацеливает вилку, /Хочет есть…» («Честь шахматной короны», 1972). Точно так же ведут себя вампиры в «Моих похоронах» (1971): «Кровожадно вопия, / Высунули жалы, / И кровиночка моя / Полилась в бокалы», — и центральный персонаж стихотворения «Вооружен и очень опасен» (1976): «Он жаден, зол, хитер, труслив».

6) «Я запуган терминами и осведомленностью. Мне он кажется еще страшнее Капабланки, и настроение у меня падает, а на лице — кислое выражение» = «Кто-то припугнул: “Тебе — баранка! / Шифер может левою ногой / С шахматной машиной Капабланка, / Он же вроде заводного танка!..”. / Поглядим, я тоже — заводной!».

7) «Ну-с, — говорит он, — е2 — е4. Классическое начало, так сказать» = «Сделал ход с е2 на е4, / Что-то мне знакомое… Так-так!».

8) «И тут в голову мне приходит спасительная мыгсль: буду повторять его ходы» = «Я его убью идиотизмом, / Повторяя все его ходы» /3; 382/.

Слово «спасительная» говорит о том, что герой не знал, куда ходить, что он был в растерянности. Такая же ситуация — в песенной дилогии: «Ход за мной — что делать?! Надо, Сева! / Наугад, как ночью по тайге…».

9) «“И я тоже — классический ход: е2 — е4”, - бодро говорю я и двигаю пешку» = «Первый ход с е2 на е4, / Точно, как я и хотел… Так-так! <.. > Выяснилось позже — я с испугу694 / Разыграл классический дебют).» /3; 390/.

10) «“Так не ходят! — восклицает он. — Это неправильно!” — “Почему неправильно? Мне ваша пешка тоже мешает! Я ее съел!”» = «Провести бы дамку — и со смаком / Съесть бы пару пешек и ладью» /3; 391/.

11) «Я знаю, что он лучше понимает, что к чему, но меня охватил азарт, а вместе с ним упрямость и желание спорить».

Все три эмоции, которые охватили прозаического героя, — азарт, упрямство и желание спорить — являются отличительными чертами и лирического.

Азарт: «Азарт меня пьянит, но, как ни говори, / Я торможу на скользких поворотах!» («Горизонт», 1971), «Он в азарте, как мальчишка, как шпана, — / Нужен спурт, иначе крышка и хана!» («Четверка первачей», 1974), «Впервые это со мной — / В игре азартной, хмельной, / Казалось, счастье выпало и мне» («Танго», 1970), «Не скажу, чтоб было без задорин — / Были анонимки и звонки… / Я всем этим только раззадорен: / Ох, как зачесались кулаки!» («Честь шахматной короны», 1972).

Упрямство: «“Я был на мосту — был дождь, туман, и были тучи”, - / Снова я упрямо повторял» («“Рядовой Борисов!” — “Я!”…», 1969), «Упрямо себе заставлял — повтори: / “Карамба!”, “Коррида!” и “Черт побери!”» («Песня попугая», 1973), «Становлюсь я упрямей, прямее» («Старательская. Письмо друга», 1969), «Упрямо я стремлюсь ко дну…» (1977), «Что, мол, упрямо лезу в вышину…» («Я бодрствую, но вещий сон мне снится», 1973), «И от упрямства моего / На лицах удивленье» («Ошибка вышла», 1976; черновик[905] [906]).

Желание спорить: «Год назад — а я обид не забываю скоро — / В шахте мы повздорили чуток» («“Рядовой Борисов!” — “Я!”…», 1969), «А начнешь возражать — / Участковый придет» («“Не бросать!”, “Не топтать!”…», 1971), «Я не дурю и возражаю, протестую» («Муру на блюде доедаю