Мой отец Иоахим фон Риббентроп. «Никогда против России!» - Рудольф Риббентроп

При том интересе к политике, который отец унаследовал от дедушки, — например он уже во время Первой мировой войны писал из Турции статьи для очень известной тогда «Фоссише цайтунг» в Берлине — отец нашел подход к персонам из мира политики, и притом как на немецкой стороне, так и среди аккредитованного в Берлине дипломатического корпуса. Политически он был близок к Штреземану, с которым также был знаком. Я еще помню, и притом в связи с приветствием «Добрый день!», которое мы, дети, должны были учтиво произносить, — что мы очень неохотно делали, — целый ряд иностранных дипломатов, в свою очередь, с нами, детьми, обращавшихся крайне любезно: так, среди прочих, британского посла Эдгара Винсента д’Абернона, бразильского посла Кинтану и французского посла Пьера де Маржери. Опять-таки следует констатировать, что как раз эти связи с политическими кругами явились причиной того, что в 1933 году Гитлер попросил отца прозондировать западную заграницу на предмет целей своей внешней политики.

Кто в состоянии видеть сквозь туман целенаправленной лжи, не может обойти признания отцовской карьеры, его одаренности, международных связей и, наконец, коммерческих и личных успехов хорошими предпосылками для деятельности в области внешней политики. Разумеется, тот, кто считает, что образование прусского асессора (претендент на административную или судебную должность, сдавший второй экзамен) и юриста (в оригинале «Verwaltungsjurist», то есть юрист, работающий в сфере управления, чиновник с юридическим образованием), по возможности, в качестве студента-корпоранта, является идеальным образованием для немецкого дипломата, вероятно, со мной не согласится. К тому же отец был заядлым спортсменом. Он занимался верховой ездой, великолепно стрелял, в особенности из ружья, что как раз в Англии является важным приложением для того, чтобы завязывать и углублять контакты, и играл в теннис и гольф. Короче: он жил в стиле, соответствовавшем тому, которого придерживались политические круги, в первую очередь в Англии и во Франции. Его исключительную одаренность в языках я уже упоминал. Я считаю себя вынужденным снова и снова по всей форме констатировать эти качества моего отца, чтобы показать, как искаженно сегодня представляется его карьера и его значение с подачи целенаправленной клеветы заинтересованных врагов. Клеветы, из-за лени и оппортунизма принимаемой писаками на веру и переписываемой друг у дружки и, благодаря повторению, превращающейся в «правду». У тех, кого она задевает — то есть у моей семьи, — до сего дня не имеется никакой возможности выступить против нее. К этому занятный пример из истории: имя «Лукреция Борджиа» большинство людей непроизвольно свяжет с кинжалами, ядами, смертью и распутством. Заглянув в Брокгауз, узнаешь следующее: «Ее дурная слава, пережившая столетия, возникла благодаря клевете». Отец располагал — подразумевая объективную оценку — наилучшими предпосылками для того, чтобы ему были доверены внешнеполитические задания, однако как раз те качества, которые отвечали за его пригодность, то есть одаренность, личность, карьера, заграничный опыт, связи, круг друзей, происхождение, а также стиль жизни и взгляды на жизнь, представляли собой великие препятствия к тому, чтобы быть в состоянии в долгосрочной перспективе успешно действовать и представлять внешнеполитическую концепцию в системе Гитлера и при его режиме.

В 1920-е годы он еще усматривал возможность и имел надежду, определенно, не в последнюю очередь, в результате знакомства со Штреземаном, увидеть, как с течением времени равноправное положение рейха восстановится парламентским германским правительством путем переговоров. Постепенно ему пришлось уяснить, что эта задача не по силам правительствам Веймарской республики. К этому еще добавилось осознание коммунистической опасности изнутри и советской опасности извне. Советский Союз располагал в лице Коммунистической партии Германии становившимся все сильнее троянским конем. Экономический кризис с его миллионной армией безработных создал идеальную питательную среду для радикальных решений — неважно, с чьей стороны.

Мать как-то рассказала мне позднее, что, по случаю сбора подписей из-за плана Юнга, отец впервые заявил: он принял решение не поддерживать этот план. План фиксировал немецкие репарационные платежи и их выплаты. Я уже указывал, что последний платеж должен был бы быть выплачен несколько лет тому назад. Кроме того, в плане Юнга отсутствовала так называемая «трансфертная оговорка»[445] предыдущего плана Дауэса, согласно которой платеж можно было перенести, если необходимых средств не имелось в распоряжении. Таким образом, после принятия этого плана к рейху в соответствующих обстоятельствах могли быть применены принудительные меры.

В то время отец понял, что, если немецкий народ хочет успешно приступить к решению своих внешнеполитических проблем, и, прежде всего, освободиться от давящих условий Версальского договора, необходимо урегулировать «социальный вопрос». И, согласно положению вещей, решение могло свершиться либо под знаком коммунизма, либо благодаря Гитлеру! Его тогдашний призыв к зарубежным друзьям: «Дайте Брюнингу шанс, иначе придет Гитлер или коммунизм!» Отношение отца к Гитлеру и его режиму определялось исключительно внешнеполитической точкой зрения. Партия должна была гарантировать единодушие народа; для него это было решающей предпосылкой для того, чтобы добиться «ревизии» (Версальского договора), тем самым создав для рейха в его положении в центре Европы необходимые возможности для обороны от агрессивного советского большевизма. Нужно иметь в виду эту решающую для моего отца точку зрения, когда задним числом ставится вопрос, почему он «соучаствовал» в режиме Гитлера. Катастрофа Первой мировой войны, обесправливание рейха Версальским договором и, наконец, грозящая большевизация с самыми невообразимыми последствиями для всей Европы, позволяют считать оправданным применение чрезвычайных средств для борьбы с этими угрозами, по меньшей мере с внутренними. Сам отец никогда не переступал границ, устанавливаемых правовым государством.

Я был мальчишкой, мне еще не было одиннадцати лет, и у меня был друг, Хайнц Кернер, погибший в 1941 году. Его отец являлся советником Берлинского апелляционного суда. Этот юрист был глубоко верующим, практикующим евангельским христианином, честным, правдивым и порядочным, насколько я в то время мог об этом судить, и притом, как описывал мне его мой друг, ни в коем случае не националистом, но патриотом. Я уже говорил, что мы, мальчишки, знали, естественно, довольно точно ход Первой мировой войны, и прежде всего, «битву на Марне», судьбоносную битву для Германии. Так, мы знали о роковой ошибке кайзера и «младшего Мольтке», его начальника Генерального штаба, которые послали достойного сожаления подполковника Хенча[446] в армии правого крыла, наделив его полномочиями принять решение, нужно ли продолжать наступление на Париж, до которого было рукой подать, или же отступить из-за одного локального кризиса.