Мой отец Иоахим фон Риббентроп. «Никогда против России!» - Рудольф Риббентроп

Когда мы заговаривали с дедушкой об Эльзас-Лотарингии, зная, что он долгое время стоял в гарнизоне в Метце, он только сухо отвечал — и у нас от его слов перехватывало дыхание: «Эльзасцы и лотарингцы всегда недовольны той страной, к которой они в данный момент принадлежат». Сверх того, он поведал нам, что Бисмарк совсем не хотел аннексировать Эльзас-Лотарингию[442], но военные, из-за крепостей Метца и Страсбурга, настояли на этом. Наш классный учитель Людерс рассказывал нам то же самое. Круг здесь замыкается, усилия моего отца и его воздействие на Гитлера привели к заявлению об отказе от Эльзас-Лотарингии. Он верил, что этим было убрано возможное препятствие на пути к немецко-французскому примирению.

Я уже об этом упоминал, незадолго до своей смерти дедушка сказал моей матери: «Если он (Гитлер) хочет проиграть войну, ему надо только схватиться с русскими!» «Cauchemar» (кошмар) войны на два фронта! Дедушка Риббентроп вовремя распрощался с этим миром. Он умер в первый день судьбоносного 1941 года. Ему не пришлось пережить, как Гитлер сам развязал войну на два фронта, избежание которой являлось решающей максимой всех политических бесед между дедушкой и отцом. Это при том, что он задолго до отца видел в Гитлере единственную альтернативу коммунизму в Германии.

Я представил моего дедушку так подробно, потому что он, вне всякого сомнения, решающим образом повлиял на личность моего отца в юности. Способность мыслить абсолютно независимо и прагматично, соединенная с большой любовью к родине, явились важными качествами, которые он передал своему сыну для жизни. Широкий взгляд на мир, выходящий за часто суженные рамки немецких реалий перед 1914 годом, отец приобрел во время многолетнего проживания за границей и за океаном перед Первой мировой войной и по ее окончании.

Я уже поднимал вопрос, было ли влияние дедушки на отца достаточно большим — когда бы он еще жил, — чтобы побудить того добиться отставки, предложенной им Гитлеру в начале войны с Россией. Гитлер удержал его от ухода, сославшись на «аферу Гесса» и на то, что это будет воспринято общественностью как негативный симптом для немецкой позиции. Последовавшая сразу за аферой отставка министра иностранных дел усилила бы негативное впечатление от нее. Отец поддался этой аргументации и отозвал свою отставку. Его решающая ошибка! Он верил, однако, в то время, что должен так поступить в общих интересах. Отцу, разумеется, была знакома бескомпромиссность дедушки, как-то раз, в начале своей политической деятельности, он сказал, усмехнувшись: «С дедушкиным менталитетом я бы вообще не попал в политику, а попав, очень быстро вылетел бы из нее!» И все же, совместными усилиями матери и дедушки, отца, вероятно, удалось бы уговорить, что он должен настоять на уходе и притом беря во внимание как доверие к нему самому, так и к немецкой политике. Моя мать в 1943 году, когда положение на фронтах резко ухудшится, констатирует: «Если бы он меня послушался, его можно было бы теперь вернуть как сигнал русским!» Конечно, «возвратил» бы его Гитлер или нет, должно остаться под вопросом, в этих деликатных категориях Гитлер тогда уже больше не думал, да и вообще не был готов искать какое-либо дипломатическое решение. Почти целый год — от начала войны с Россией до лета 1942 года — у отца еще было время, которое он мог бы использовать для своей отставки, не причинив больших осложнений для немецкой позиции и не вызвав на себя упреков в том, что, как «крыса», «бежит с тонущего корабля»; подобного впечатления, о чем он как-то рассказал мне позже, ему во что бы то ни стало хотелось избежать!

Еще о времени в Метце отец писал:

«То, что в последующей жизни я чувствовал себя особенно связанным с французским культурным миром, восходит к полученным мною в Метце ранним впечатлениям, позже углубленным благодаря нашему с братом длительному пребыванию в высшей торговой школе в Гренобле. Здесь усовершенствовались наши познания во французском».

Для дедушки и его сыновей последующие годы в Арозе стали самым счастливым временем их жизни. С дедушкой в качестве брейкмана, отцом в качестве пилота и еще двумя англичанами они составляли экипаж, вероятно, одного из самых быстрых бобов в Швейцарии. Спортивную жизнь Швейцарии до Первой мировой войны, как пишет отец, определяли в основном англичане и канадцы. Возникали личные контакты, особенно тесными они были с одной канадской семьей — «юношами мы оба испытывали симпатию к одной канадке, предопределившую в том числе наше с братом многолетнее проживание по ту сторону Атлантики». И вновь отец:

«Когда мы с отцом говорили о нашем будущем, нам было ясно, что мы никогда не будем солдатами. Как моего брата, так и меня тянуло к путешествиям.

(…) В 1909 году — мне как раз было 16 лет — одна английская семья, с которой мы дружили, пригласила меня и моего брата пожить у них в Лондоне. Мы хотели улучшить наши знания английского в английской школе и подготовиться к профессии коммерсанта. Мы жили в доме одного известного английского врача в Юном Кенсингтоне, пробыв там почти целый год. Трогательную заботу, с которой относились к нам с братом павший на Первой мировой войне доктор Грэндэйдж и его сестра, я никогда не забуду. (…) Когда я в 1920 году после Первой мировой войны снова увидел Лондон, остановившись в маленьком «Броунс-отеле», город показался мне таким знакомым, как если бы я только что отсюда уехал.

Отец и его брат Лотар действительно уехали затем в Канаду. «Большой и далекий мир» должен был в те времена быть очень притягательным для предприимчивых молодых людей в Германии, возможно, вследствие царивших здесь несколько стесненных и закоснелых общественных отношений. Отец пишет: «… что непринужденный стиль англичан пришелся нам (то есть ему и его брату) тогда чрезвычайно по душе…» Он работал сначала в одном банке, затем устроился в одно строительное предприятие, «познав» на строительстве National Transcontinental (Национальная трансконтинентальная железная дорога (NTR) в Канаде, годы постройки 1903–1915) «всю тяжесть и суровость жизни канадских пионеров». Он узнал и канадскую тайгу «в ее величии и красоте, но также и в ее гибельности».

Туберкулез почки, которым он заболел через инфицированное молоко, привел — как я уже упоминал — к удалению одной почки. После выздоровления и возвращения из Германии отец, по протекции одной влиятельной нью-йоркской семьи, поначалу несколько месяцев работал в Нью-Йорке в качестве daily reporter (репортера) для некоторых газет: «…и эта, вероятно, самая волнующая из всех профессий дала мне возможность больше, чем все остальное, заглянуть в американскую душу с ее жаждой действия, новости и сенсации». Он считал эту деятельность одним из самых интересных воспоминаний из своей американской жизни.