Мой отец Иоахим фон Риббентроп. «Никогда против России!» - Рудольф Риббентроп

Еще молодым человеком он, должно быть, излучал необыкновенный шарм. Дедушка как-то рассказал с улыбкой, что в Арозе отец влюбился в потрясающе красивую англичанку, бывшую, правда, на несколько лет старше отца, имевшего в ту пору 15 лет. Она тоже, очевидно, не осталась вовсе равнодушна к молодому человеку, так что дедушке пришлось вмешаться и «прервать историю». Отец, обозленный, поднялся в ответ совсем в одиночку на Хернли (Hörnli — гора в Швейцарии, недалеко от Цюриха), что было тогда довольно опасным предприятием, в согласии с девизом «Мои родители получат свое, если…».

Самую большую и важную часть своей молодости отец провел за границей. Добровольно выйдя в отставку, дедушка Риббентроп переехал в Арозу. (Arosa — коммуна в Швейцарии недалеко от Давоса.) Наша бабушка умерла от туберкулеза. Швейцария, Франция, Англия, США и Канада — в этих странах отец жил до начала войны в 1914 году. Во время войны он (в угольном бункере голландского парохода), вернувшись в Германию, воевал в России и Франции и в 1918 году, после второго ранения, стал адъютантом немецкого военного представителя в Турции. Когда он в 1919 году вернулся из Турции в Германию, его можно было считать едва ли не «зарубежным немцем». По опыту известно, что привязанность таких немцев к родине особенно велика.

Отец пишет в одном месте, что в детстве его отец для него и для брата был «скорее строгим хозяином, чем любящим отцом». Эти отношения полностью поменялись, когда они с братом выросли. Моя мать и дед являлись, пожалуй, людьми, ближе которых у моего отца в жизни не было, и, вероятно, единственными людьми, которым он безгранично доверял, однако их влияние на него не было безграничным, к сожалению, как мы дальше увидим! Отсюда описание личности моего отца было бы неполным, если не привлечь к нему дедушку Рихарда. Он был для обоих растущих мальчишек открытым миру, высокообразованным, непредубежденным ментором, научившим их, прежде всего, понимать текущую политику, уже тогда с позиции, критичной в отношении кайзеровской внешней политики. Роль наставника дедушка позже играл и для меня, хотя и не так интенсивно, потому что он с бабушкой жил в Наумбурге. Попрошенный на его 75-летие произнести экспромтом речь, я смог выкрутиться с формулировкой «наш живой энциклопедический словарь».

Его главным интересом была судьба его страны. Но при этом он не был даже — как сегодня, умаляя, говорят — националистом, что в тогдашнем словоупотреблении означало соотечественника, ставящего свою родину превыше всего. Он вполне мог подвергать деятелей, традиции и институты своей страны острой критике и сравнивать их с другими странами, даже если сравнение было не в пользу собственной страны. Он до смерти ненавидел липкий «ура-патриотизм». В этом ключе он критиковал стиль кайзера. По случаю посещения берлинского арсенала он указал нам на картину: на ней была изображена сцена, когда конюший Великого курфюрста Фробен во время битвы при Фербеллине просит курфюрста поменяться с ним лошадьми, так как считает, что монарх на белой лошади подвергается слишком большой опасности. И действительно, Фробен — на лошади Великого курфюрста — погиб во время битвы. На меня, маленького мальчика, эта готовность Фробена пожертвовать своей жизнью за родину, воплощенную в персоне курфюрста, произвела тогда большое впечатление. Сегодня говорят, что жертвенная смерть Фробена будто бы только легенда. Быть может. Гете приводил такие легенды в отношение с жизнью, постулируя на примере Муция Сцеволы: «И если римляне были достаточно великими для того, чтобы это придумать, мы, по меньшей мере, должны быть достаточно великими для того, чтобы в это поверить»[440]. Так сама атмосфера в доме, определенно и без всякой патетики, приучала нас, детей, к готовности все отдать за свою страну, то есть, если потребуется, также и жизнь. В кабинете дедушки висела известная гравюра, изображавшая Фридриха Великого сидящим на стволе дерева после проигранной битвы при Колине. Незабываемы слова дедушки, что качество войск выказывается как раз в момент поражения. Мне довелось впечатляющим образом прочувствовать значение этих слов в 1945 году в день капитуляции. Я расскажу об этом в другом месте.

Фридрих Великий был представлен в зале Славы известной картиной, на которой изображено, как он в безнадежной ситуации перед сражением при Лейтене предоставляет своим генералам свободу уйти в отставку, потому что он «будет атаковать врага против всех правил военного искусства»; в противном случае ему останется только «приказать похоронить себя перед своими батареями». Когда отец в своем наследии пишет, что «образцом для Гитлера был Фридрих Великий», нельзя даже представить себе большей разницы! Короля не бросил ни один из его генералов, хотя он гарантировал им, что он никого из тех, кто не захочет разделить с ним риск битвы с противником, втрое превосходящим по силам, не упрекнет. Гитлеру, напротив, не удалось установить действительно стойкие доверительные отношения со своим генералитетом, которые не разрушили бы и его собственные ошибки!

Дедушка оценивал достижения Фридриха очень высоко как одну из решающих предпосылок позднейшего возвышения Пруссии до великой державы, при этом не забывая его отца, который, кстати, несмотря на свое прозвище «солдатский король», никогда не вел ни одной войны. Он также признавал неограниченно, как оценку всей личности Фридриха, предикат «Великий». С другой стороны, он считал непростительным, что внешняя политика Фридриха, в конечном итоге, привела к агрессивной коалиции трех великих держав — России, Австрии и Франции — против Пруссии. Эту констелляцию Фридрих, безусловно, обязан был бы предотвратить. Здесь можно заметить, что дедушка постоянно имел в виду острое внешнеполитическое положение рейха. В его критике звучали опыт Первой мировой войны и абсолютный примат немецкой политики — всеми средствами помешать созданию подобной констелляции против рейха. Это являлось ключевой проблемой немецкой внешней политики. Из его критики Фридриха Великого я сделал для себя важный вывод: деятельность даже самых, по всей очевидности, выдающихся и успешных личностей надо всегда рассматривать критически. Мать знала, отчего она как раз в это время часто цитировала латинское выражение «nil admirari» (ничему не удивляться).

Дедушка упрекал Фридриха в том, что он ради остроумного Aperzus (замечания) о «бабах» Елизавете Российской и маркизе де Помпадур от французского двора сработал на руку австрийскому государственному канцлеру графу Кауницу в его усилиях создать против Пруссии сверхмощную коалицию. Дедушка, точно так же как и отец, видел постоянную актуальность проблемы антигерманской коалиции. Ощущение латентной опасности через «окружение» Империи — понятие из времен Первой мировой войны — было вездесущим. В отношении к злым бонмо Фридриха о русской и француженке хочу здесь добавить, что моя мать всегда считала неумным, когда Анна Элеонора Рузвельт, жена американского президента, в ее роли первой леди подвергалась нападкам немецкой прессы. Известно, что она не была красавицей — не в последнюю очередь, из-за несколько оскаленных зубов — и это уязвимое место, конечно же, широко использовалось карикатуристами. Таким образом, говорила мать, ее атакуют не как политика, а как женщину. Женщина, по меньшей мере подсознательно, не могла остаться к этому равнодушной и, таким образом, в антинемецкий пожар, уже разожженный Рузвельтом, без нужды подливалось горючее. Она использовала критику дедушкой Фридриха Великого в качестве аргумента для отца, но тот не обладал никакой властью над внутренней немецкой пропагандой и во все время своего пребывания в должности должен был бороться с Геббельсом за влияние на пропаганду за рубежом, потому что Гитлера, как это часто бывало, невозможно было побудить к установлению четких границ ответственности.