Срединное море. История Средиземноморья - Джон Норвич

Через неделю вслед за Черчем прибыла еще более примечательная личность. Лорд Томас Кокрейн — впоследствии 10-й граф Дандональд — в начале своей карьеры был предан военно-полевому суду за нарушение субординации, а в 1814 г. подвергся судебному преследованию за мошенничество на Лондонской фондовой бирже. В первом случае его оправдали, во втором признали виновным.[334] Тем не менее его единодушно считали лучшим английским адмиралом после Нельсона. Он провел семь лет в Южной Америке, где сражался за независимость Чили, Перу и Бразилии, и еще в 1825 г. ему предложили командование греческим флотом. По его настоянию назначение отложили (таковы были условия, на которых он согласился принять этот пост), дабы снарядить шесть пароходов и два фрегата. Спроектировал их другой английский аристократ, Фрэнк Эбни Гастингс, который, будучи юнгой, участвовал в Трафальгарской битве и вышел в отставку, дослужившись до капитана.

Пароходостроение по-прежнему пребывало во младенчестве: эти суда все равно ходили под парусами, а их примитивные двигатели использовались либо в штиль, либо во время сражения. Заказ Кокрейна предстояло оплатить средствами из второго займа (566 000 фунтов стерлингов), организованного в Лондоне, но собрать эти средства так и не удалось. Один из фрегатов пришлось продать американскому правительству, чтобы оплатить другой, а из шести пароходов только два достигли Греции, причем из-за недостатков конструкции, ошибок и различных искажений, допущенных при строительстве, а также деятельности египетских агентов, они оказались исключительно ненадежными. Когда Кокрейн наконец прибыл в Грецию — на собственной яхте — весной 1827 г., он повел себя еще более решительно, нежели Черч. Как, спрашивал он, могли вожди греков поступить столь глупо? Они пререкаются насчет того, где проводить очередную ассамблею, когда турки и египтяне вот-вот атакуют их и изгонят из страны, прежде чем полностью захватить ее! Его слова подействовали: обе стороны вынужденно пришли к соглашению, по которому новая ассамблея должна была пройти в Тризини — древней Трезене. К концу марта и Черч, и Кокрейн отозвали свои возражения и приняли предложенные им должности, а всего через неделю-две ассамблея решила предложить пост президента Каподистриа, который в то время покинул русскую службу и вел тихую жизнь в Женеве.

Тем временем афинский Акрополь по-прежнему находился в осаде. Пытаясь преодолеть тупиковую ситуацию, в начале 1827 г. греки решили отправить на помощь силы численностью 2300 человек под командованием филэллина-англичанина Томаса Гордона. Вскоре к нему присоединился Карайскакис с несколькими местными отрядами, так что число бойцов достигло почти 10 000. К этому времени Кокрейн прибыл в Пирей на своем флагмане «Эллада», а вскоре вслед за ним приплыл Черч на экспроприированной шхуне. Предлагались различные планы действий, но Кокрейн решил наступать прямо на Афины, причем, как всегда, вел себя деспотически, не терпя никаких возражений. Говорили, что он выражался следующим образом: «Там, где командую я, всякая иная власть прекращает действовать». Карайскакис, понимая, что в ходе продвижения войскам придется с опасностью для себя пересекать открытую равнину, почти наверняка занятую турецкой кавалерией, не принял его точки зрения. Но через день или два кто-то из турок застрелил его из мушкета, и возражений больше не последовало. Итак, было решено, что в полночь 5 мая 1827 г. силы численностью 2500 человек высадятся с левой стороны Фалеронского залива и начнут марш на Афины, тогда как оставшиеся (почти втрое больше) станут ждать в Пирее дальнейших распоряжений.

Карайскакис, конечно, был совершенно прав. Но если план отдавал авантюрой, то исполнение его стало событием едва ли не постыдным. Впоследствии Гордон комментировал:

«Так как адмирал не распоряжался передвижением войск после высадки, а генерал (Черч), удовольствовавшись тем, что набросал диспозицию, оставался на своем корабле до наступления рассвета, командиры, оказавшиеся „на равной ноге“ между собой, действовали независимо друг от друга, останавливаясь по своему разумению. По этой причине колонна растянулась на четыре мили: авангард был уже на расстоянии пушечного выстрела от Афин арьергард — поблизости от моря, а солдаты, не получившие лопат и киркомотыг, копали землю кинжалами, чтобы защититься от конной атаки».

Решид атаковал на рассвете, и в результате произошло то, что можно было предвидеть без труда. Греки потеряли 1500 человек — больше, чем в любой другой день с начала войны. Когда, с комфортом отдохнув ночью, Кокрейн и Черч сошли на берег, каждый со своего корабля, то обнаружили уцелевших солдат, измученных и перепуганных, тащившихся назад к берегу и садившихся в маленькие лодочки, в которых они рассчитывали добраться до безопасного места. Пытаясь восстановить свою репутацию, Черч героически продержался в Фалероне с горсткой людей еще три недели, но к концу месяца жара и жажда вынудили его сдаться. Гарнизон Акрополя капитулировал через несколько дней.

Кого следовало винить в случившемся? Так или иначе, почти всех: Кокрейна — за его чрезмерную самонадеянность и отказ слушать других, более мудрых людей; Черча — за то, что не возразил ему; обоих — за то, что остались на борту своих кораблей, тогда как им следовало быть вместе со своими солдатами; греческих командиров — за вновь продемонстрированное полное отсутствие дисциплины и неспособность выбрать лидера. Их постигла трагическая неудача, и они заслужили ее.

Тем временем вопрос об интервенции европейских держав продолжал висеть в воздухе; послы сновали между Лондоном, Парижем и Санкт-Петербургом. Британские интересы находились в надежных руках министра иностранных дел Джорджа Каннинга, который в апреле 1827 г. сменил лорда Ливерпуля на посту премьер-министра; во многом благодаря его усилиям Британия, Франция и Россия подписали 6 июля Лондонский договор. Согласно его условиям Греция получала автономию, формально завися от Турции (которой должна была ежегодно платить дань), но фактически не подчиняясь ей, что и признавали три державы самим фактом установления с Грецией торговых отношений. Греции и Турции предстояло заключить между собой перемирие в течение месяца — позднее Каннинг настоял на сокращении этого срока до 2 недель; если же этого не произойдет, державы начнут вторжение. Для греков это была действительно хорошая новость. Они знали, что Турция отвергнет любую идею перемирия, так что интервенция практически неизбежна.

События показали, что они были правы. Несколькими месяцами ранее султан формально назначил Мухаммеда Али верховным командующим всеми сухопутными и морскими силами Греции и Турции, равно как и Египта; после этого Мухаммед Али создал новую армию численностью 15 000 человек и новый флот, состоявший из трех турецких линейных кораблей, 60 более мелких судов (пять из них построили французы), 40 транспортов и шести брандеров. Всего на них находилось 3500 пушек. Таковы были силы, бросившие якорь 7 сентября в Наваринском заливе, где ожидал Ибрагим.

Три союзных флота поспешили к Наварину, однако адмиралы получили строгий приказ не завязывать битву сразу. Вначале им следовало сделать все возможное, дабы «побудить» турецкие и египетские военные корабли к мирному возвращению в Стамбул или Александрию, хотя Каннинг дал понять, что если те будут упорствовать и останутся в Греции, то распоряжения британского адмирала, сэра Эдварда Кодрингтона, «придется подкрепить (в случае необходимости, когда все прочие средства окажутся исчерпаны) пушечным выстрелом». Кодрингтон — еще один ветеран Трафальгарской битвы, где он командовал кораблем флота его величества «Орион», — принял назначение главнокомандующим на Средиземном море в декабре предыдущего года. Он прибыл к Наварину первым, а через несколько дней к нему присоединился его французский коллега, граф де Риньи. Так как русские еще не подоспели, 25 сентября два адмирала вместе с несколькими старшими офицерами и сыном Кодрингтона Генри, служившим мичманом на корабле отца, встретились для беседы с Ибрагимом в его палатке сразу за стенами расположенного по соседству города Пилос.

Беседа, как записал Генри Кодрингтон, была учтивая и сердечная; участники пили кофе и курили из огромных, усыпанных драгоценностями чубуков. Можно вообразить себе, как она протекала: Кодрингтон вежливо оглашает свое предупреждение, и Ибрагим соглашается, что не станет ничего предпринимать, пока не получит новых инструкций из Александрии или Константинополя. Так или иначе, приходится сожалеть о том, что никто не вел протокол, поскольку вскоре стало ясно — у обеих сторон совершенно разные представления о дальнейшем. Ибрагим, очевидно, предполагал, что греки, так же как и турки, связаны обязательством по перемирию; он также считал, что союзники не станут возражать против того, чтобы он подвез провиант в турецкий гарнизон в Патрасе.