Хищник. Том 1. Воин без имени - Гэри Дженнингс

Я также смутно слышал завывания и причитания легата, который лежал на земле где-то неподалеку от меня. Хотя я чувствовал себя совсем обессиленным, но обнаружил, что в правой руке все еще продолжаю сжимать меч, поэтому я попытался перевернуться на спину. Стрела, которая пронзила мои кожаные доспехи, все еще была там, и ее древко мешало мне лечь на спину полностью. Я мог бы изогнуться и, повернувшись, сломать стрелу, однако я лежал спокойно, чтобы сберечь силы, потому что услышал чьи-то шаги. Искалеченный легат снова принялся громко просить, теперь уже не пощады, а помощи и только на греческом: «Boé! Boethéos!»

Ему ответил грубый голос на ломаном греческом:

— Успокойся, Камундус. Дай мне сначала удостовериться, что твой противник действительно мертв.

Я немного приоткрыл глаза, чтобы рассмотреть приблизившегося ко мне воина в коническом шлеме и чешуйчатых доспехах, очевидно, одного из тех, кто раньше защищал легата, а затем убежал. Он посмотрел на мое неподвижное тело, пронзенное стрелой, оглядел доспехи явно не по размеру и пробормотал:

— Во имя Ареса, никак готы теперь посылают в бой детей?

Затем он обеими руками поднял над головой меч и приготовился нанести мне смертельный удар.

Собрав все силы, я направил свой меч вверх, врагу между ног, и вонзил его под защитную юбочку глубоко в тело. Сармат издал такой громкий и ужасающий вопль, от которого волосы мои буквально встали дыбом, ибо я в жизни не слышал ничего подобного. Он упал на спину, из его паха потоком хлынула кровь. Бедняга цеплялся за мостовую, словно взбесившийся краб, не пытаясь ни подняться, ни наброситься на меня; он старался только избавиться от боли, которая, очевидно, была смертельной.

Я медленно, пошатываясь, сам встал на ноги. Мне пришлось немного постоять, чтобы переждать приступ тошноты и головокружения. Затем я сделал шаг к поверженному противнику и надавил коленом ему на грудь, чтобы он перестал дергаться. Поскольку я не мог разрезать его доспехи, то с усилием откинул назад его голову, чтобы обнажить горло, и из жалости побыстрее перерезал сармату горло.

Это была единственная рукопашная схватка, в которой я лично участвовал во время сражения за Сингидун. Надо сказать, что я еще дешево отделался: лишь шрам остался на память. Я весь был вымазан кровью, но это была кровь сарматов. Хотя и сармат, и Дайла оба подумали, что меня смертельно ранили стрелой, все оказалось не так уж страшно. Я возносил благодарности Марсу, Аресу, Тиву и всем остальным богам войны, которые только существовали на свете. Какое счастье, что в этом бою я был, как образно выразился оружейник, «каштаном в скорлупе грецкого ореха». Стрела всего лишь проткнула мои слишком большие доспехи и скользнула по ребрам, даже не поцарапав меня.

С огромным трудом, изогнувшись, я все-таки ухитрился выдернуть пронзившее меня древко. После этого я подошел к легату, который, увидев мой окровавленный меч, отшатнулся и заскулил:

— Armahaírtei! Clementia!

— Акх, slaváith! — огрызнулся я.

Легат закрыл рот и молчал все то время, пока я вытирал свой меч его расшитой золотом прекрасной тогой. Я подхватил Камундуса под мышки и поволок прочь от места резни — его искалеченные ноги оставляли кровавые следы на мостовой — к расположенной глубоко в стене двери в противоположном конце площади.

Мы укрывались там весь остаток дня, за это время множество воинов — сарматы сменялись остроготами и наоборот — проходили через площадь или задерживались на ней, чтобы сразиться. После полудня больше никто никого не преследовал и не сражался, потому что в Сингидуне остались лишь остроготы, которые уже заняли и очистили весь город. Они разыскивали укрывшихся сарматов и проверяли, все ли сраженные враги действительно мертвы. Нашим раненым воинам вовсю оказывали помощь лекари. Как я узнал позже, остроготы обыскали весь Сингидун до последнего дома, проверили все комнаты, даже уборные, но обнаружили очень мало укрывшихся там сарматов: почти все они предпочли участвовать в открытом бою и сражались до последнего вздоха.

Ближе к закату на площадь, где мы с Камундусом все еще сидели на пороге дома, неторопливо пришли двое воинов. Оба они все еще были в покореженных и окровавленных доспехах, но уже без шлемов — хотя один из них, казалось, нес свой шлем или что-то похожее на него в кожаном мешке. Это были Теодорих и Дайла. Optio привел короля, чтобы показать ему, где он оставил легата, — и, очевидно, чтобы продемонстрировать Теодориху труп его друга Торна, потому что оба вскрикнули от удивления, когда обнаружили, что я жив и все еще выполняю полученный приказ: охраняю Камундуса.

— И как я не догадался, что Дайла ошибся! — воскликнул Теодорих с облегчением, хлопая меня по плечу, вместо того чтобы ответить мне салютом. — Торн, который так лихо изображал из себя в Виндобоне важную персону, может запросто притвориться мертвым.

— Во имя молота Тора, — произнес Дайла с мрачным юмором, — тебе, Букашка, следует всегда надевать доспехи большего размера! Возможно, всем нам это не помешало бы.

— До чего было бы обидно, — продолжил Теодорих, — если бы ты погиб, так и не увидев, что мы полностью овладели городом, ведь в этом немалая твоя заслуга. Счастлив сообщить, что все девять тысяч сарматов уничтожены.

— А король Бабай? — спросил я.

— Он все сделал правильно. Дождался меня, а затем сразился, так же смело и яростно, как и его воины. Он, возможно, даже победил бы меня, будь немного помоложе. Потому, в знак уважения, я даровал ему быструю смерть. — Он сделал знак Дайле, который нес кожаный мешок. — Торн, познакомься с только что умершим королем Бабаем.

Optio ухмыльнулся, раскрыл мешок и извлек оттуда за волосы отрубленную голову Бабая. Хотя с шеи капали кровь и еще какая-то жидкость, его глаза все еще были распахнуты, а рот открыт в яростном крике. Бабай не слишком-то отличался от других сарматских воинов, вот только на голове его красовался золотой венец.

Камундус, который скулил за нашими спинами, пытаясь вставить хоть слово, теперь внезапно замолчал от ужаса. Мы тут же повернулись и уставились на него. Предатель несколько раз беззвучно открыл и закрыл рот, прежде чем смог заговорить.

— Бабай, — сказал он скрипучим голосом, — Бабай обманом заставил меня пустить его в город.

— Эта тварь плохо отзывается об умершем, который не может ничего сказать в свою защиту, — возмутился Дайла. — Да вдобавок он еще лжет. Когда мы обнаружили этого предателя, с ним были сарматы-телохранители, готовые защищать своего господина.

— Конечно, он лжет, — заметил Теодорих. — Будь этот человек порядочным, он бы давно уже умер достойной смертью. После того как легат потерял город, он должен был, как всякий добрый римлянин, броситься на свой меч. Ну что ж, придется ему теперь принять смерть от моего оружия.