Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 1. 1905–1941 гг. - Виктор Петелин

Шолохов молчал. Понял, что чем-то, наверно, даже совсем неуловимым, как это иногда бывает, напомнил старику погибшего сына.

О смерти Анатолия Попова – одного из организаторов комсомола Красной Пресни, политкомиссара бригады Конной Армии – знал по письму В.И. Ленина к Серафимовичу. Может быть, именно оно – это глубоко человечное, полное дружеского участия письмо – не только поддержало писателя в тяжкую минуту, но вдохновило на новые большие дела, на создание «Железного потока»… Нет цены сердечному, вовремя сказанному слову.

И, как будто угадав мысли молодого, делающего свой первый шаг литератора, Серафимович, уже вернувшийся на свое место, глядя на Шолохова добрыми и мудрыми глазами много жившего и много пережившего человека, сказал:

– Прочитал я «Донские рассказы». И словно воздухом родным, степным подышал. Живые они, ваши рассказы, прозрачные. И хочу сказать вам, батюшка мой: писатель вы, писатель. Только работать надо, учиться и не спешить, над каждой вещью работать.

Серафимович помолчал. Шолохов не сводил с него глаз, стараясь казаться спокойным, чтобы не выплеснулась наружу ликующая радость.

– Да, учиться! – повторил Серафимович. – Учиться вообще, ибо много должен знать и ведать писатель, ох как много! И учиться мастерству, уменью. Нашему брату, литератору, нельзя без уменья… Я учусь писать без малого сорок лет, а перечитаешь – и инда на лысине от стыда румянец выступит.

Серафимович, улыбаясь, похлопал ладонью по чисто выбритой голове и, сразу потушив улыбку, начал рыться в кипе рукописей на столе. Вытащил толстую папку.

– Одному научился я: отжимать лишнее, безжалостно отжимать. Вот… – он поднял над столом папку, подержал ее на весу и снова положил на стол, – «Железный поток». Не то, что напечатано, а то, что выбросил, сократил. И не жалею, потому – лишнее. А ведь пот писательский, бессонные ночи… Я ведь трудно пишу, по строчкам.

Серафимович раскрыл папку и, вытащив наугад листок, прочитал вслух:

– «Идут всякие, и по городскому одетые. Идут по тропинкам рядом с шоссе, в шляпах, во фраках, в смокингах… Жара, а он в длиннополом сюртуке. В шляпе с тросточкой рассказывает: «У меня домик. Я никакой большевик, только торговал рыбой. А у меня сосед, ну и зло, так что мы судились, перессорились с ним… ежели б остался, он зараз казакам – это, мол, самый жестокий большевик, и голову долой».

– Так ведь это интересно, хорошо же это! – вырвалось у Шолохова.

– Хорошо, да не дюже, – вздохнул Серафимович. – Лишнее. Ведь «Железный поток» – зачем потоку всякие там мутные ручейки?

Он закрыл папку, с трудом втиснул ее на старое место и взял со стола рукопись. Шолохов узнал свои «Донские рассказы».

– Лишнее это самое – разное бывает. Иногда от бедности, когда сказать нечего и болтовня сплошная, иногда от богатства. У вас, дорогой мой, от богатства. Не велика книжка, восемь рассказиков, а событий в каждом из них на целый роман хватит. Сжато до предела. Распирают материал рассказы, воздуха в них маловато остается. Чем героям дышать? Что же из этого следует? – Серафимович внимательно посмотрел на Шолохова и, отчетливо выговаривая слова, сказал: – Ограничивать себя надо, ограничивать жестоко, или… – Он задумчиво перелистал страницы рукописи. – Может, и не педагогично то, что я скажу, но писателю очень важно найти себя, пока молод… и дерзнуть на большое полотно. Нюхом чувствую – пороху у вас хватит.

Через несколько месяцев на книжных прилавках появился сборник «Донских рассказов» М. Шолохова с предисловием А. Серафимовича.

«Как степной цветок, живым пятном встают рассказы т. Шолохова, – взволнованно писал Серафимович. – Просто, ярко рассказываемое чувствуешь – перед глазами стоит. Образный язык, тот цветной язык, которым говорит казачество. Сжато, и эта сжатость полна жизни, напряжения и правды.

Чувство меры в острых моментах, и оттого они пронизывают. Огромное знание того, о чем рассказывает. Тонкий схватывающий глаз. Умение выбрать из многих признаков наихарактернейшие.

Все данные за то, что т. Шолохов развертывается в ценного писателя, – только учиться, только работать над каждою вещью, не торопиться».

В 1926 году Шолохов переиздает в «Московском товариществе писателей» свой сборник рассказов под новым названием «Лазоревая степь», дополнив его новыми рассказами. Посылая этот сборник Серафимовичу, Шолохов писал:

«9/ XIII 26 г. ст. Вешенская.

Уважаемый и дорогой т. Серафимович.

Посылаю Вам книгу моих рассказов «Лазоревая степь». Примите эту памятку от земляка и одного из глубоко и искренне любящих Ваше творчество…

Попрошу Вас, если можно, напишите мне Ваше мнение о последних моих рассказах: «Чужая кровь», «Семейный человек» и «Лазоревая степь».

Ваше мнение для меня особенно дорого и полноценно…»

Но юношеские рассказы были для Шолохова лишь разбегом перед задуманным им огромным эпическим полотном.

В 1927 году он присылает в редакцию журнала «Октябрь» первый том «Тихого Дона». Редколлегия отнеслась к роману довольно сдержанно: раздавались голоса, что это всего лишь бытовые зарисовки старого казачества, произведение не актуальное, лишенное связи с современностью. Да и очень толста рукопись – более двадцати авторских листов. В лучшем случае – напечатать, но решительно сократить.

Редактором журнала «Октябрь» был Серафимович. Последнее время он прихварывал и не во всех делах журнала принимал участие. Но «Тихий Дон» потребовал прислать к нему домой. И немедленно!

С огромным трудом прочитал старый писатель рукопись. И не потому с трудом, что неинтересно, – наоборот, с первых строк роман властно захватил его, а просто станичная машинистка, не искушенная в редакционных правилах (или, может быть, экономя бумагу), напечатала рукопись без интервалов и красных строк. Строка налезала на строку, буква на букву… Но дочитал до конца Серафимович и решил печатать роман с январского номера 1928 года. Тут же позвонил по телефону в «Октябрь».

– Эка беда, что номер сверстан! – решительно отвел он возражения. – Что у нас в номере, напомните… отрывок из моей «Борьбы»… Снять… Гм, объявлен… говорите, неудобно перед подписчиками… Тогда вот что: сколько у меня листов?.. Два и три четвертых. Снимите два и оставьте три четвертых… Кто еще?.. Анна Караваева «Лесозавод»… чуточку потесните, только глядите, чтобы по-божески… Алексея Силыча ставьте целиком, у него немного. Поэзия… кто?.. Алексей Сурков, Михаил Светлов, Степан Щипачев. Молодых, батюшка мой, не трогайте. Ведь им всем троим вкупе годков немногим-то больше, чем мне одному. Ну, а остальных – снимите и начинайте «Тихий Дон»… как есть, без сокращений.