Письма. Том I (1896–1932) - Николай Константинович Рерих

ни в коей мере не предполагает негативного отношения к нашему Пакту, доказательством тому служат многие письменные утверждения, которые я имею на руках. Вы знаете, что я во всем ищу действительность, факты и Правду. И в этой связи я могу также добавить, что настоящие перемены в правительстве США весьма благоприятны для нас, так как мы ожидаем, что некоторые из наших влиятельных друзей займут в нем высокие посты. Таким образом, не только негативное, но даже равнодушное отношение к вопросам, имеющим отношение к Лиге, в нашем случае может трансформироваться во что-то более жизненное.

Возвращая письмо проф[ессора] Дюбрея, я еще раз шлю Вам сердечную благодарность за Вашу душевную и полную искренность по отношению ко всем нам, на которую мы отвечаем такой же горячей взаимностью.

С наилучшими пожеланиями от мадам Рерих.

Преданный Вам[1325],

[Н. Рерих]

420

Н. К. Рерих — Э. Лихтман

24 ноября 1932 г.[Наггар, Кулу, Пенджаб]

Родная Ояна,

Спасибо за письмо от 4 ноября, из которого вижу, что Вы приняли к сердцу мое предыдущее письмо. Действительно, для всех будущих передвижений нам необходимо думать о средствах. Если положение вещей в Штатах улучшается, то можно ожидать и каких-либо новых благих движений в наших вопросах о средствах. Конечно, уже не Музей как таковой, а «Корпорация картин»[1326] может действовать в этом направлении со всею осмотрительностью и деликатностью, так необходимою в этих вопросах. С одной стороны, может быть, найдутся люди, по примеру той неизвестной нам дамы, имени которой мы так и не узнали, которые понимают и имеют данные о том, что провинциальные и нарождающиеся музеи хотели бы иметь мои картины. Это чисто деловое предложение, и так и должно быть обставлено, но без насилий и навязываний, которые могли бы осложнить что-либо. С другой стороны, быть может, какие-то люди, вроде семьи Дюпонов, могли бы и с каких-то других сторон подойти как к тому же вопросу, так и к общему положению вещей. Отсюда очень трудно судить, как вообще положение рынка и биржи. Конечно, вопрос о погашении частичном долга Музея за картины вполне реален, но требует большой деликатности. Во всяком случае, радостно видеть, что Вы так сосредоточены и на этих вопросах, и на самой главной линии, которая выступает так существенно.

Напишите, как идет Ваша постоянная переписка с м-м де Во, с Таубе, с Лукиным. Всякие перебои в такой переписке по нынешним временам создают панику, хотя бы самые короткие весточки вдохновляют людей и устремляют их к активности. Повторные угрозы из Парижа об отставке лишь показывают на деморализацию, которую приходится заклеивать всеми синдетиконами[1327].

Также интересуемся, чем окончились ваши розыски в ‹…›[1328] Харитонова и всяких Дженеевских гнезд, о чем Упоминалось многократно[1329], значит, там есть какая-то преступная деятельность.

Также устремите ваше дружелюбие и великодушие, чтобы держать внутреннее единение. Ведь не столько подписи на одном листе многого стоят, но нужно удерживать внутреннее единство. Если это часто бывает трудно, то тем лучше задача. Все годы Учения обязывают нас разбираться, где самое главное. Это Самое Главное должно быть утверждаемо поверх всех характеров и личных особенностей. Несомненно, все люди индивидуально разны, но держаться по дружелюбию и великодушию есть прежде всего задача Культуры. Вы понимаете, о чем я говорю, и также понимаете, насколько мы все со всею сердечностью должны настаивать на этом единении, искореняя доброжелательством всякую причину, хотя бы и очень ошибочную. Ведь мы вступаем в 12-й год совместной работы. Ведь и настоящее дело Музея не случайно сделалось Коз Селебр[1330] и является уже высоко показательным на скрижалях культурных движений. Как бы хотелось, чтобы и адвокаты наши поняли, что защитою справедливого дела они вписывают имена свои в историю, где они сохранятся на самых почетных страницах. Пусть все наши ближайшие, и Логван, и Порума, и Радна, и Модра, и Авирах, и С. М.[1331], как неоднократно повторял Вл[адыка], глубоко чувствуют, насколько каждый отдел Учреждения важен и насколько совершенно необходимо отбросить всякие мысли, какие, может быть, могли бы приходить десять лет тому назад, но уже не теперь. Следование Учению обязало ко многому возвышенному, прекрасно созидательному и широко вмещающему. В этом обязательстве, в этой неизменной клятве мы должны превозмочь все мохнатые крошки тьмы и должны преуспеть в великой победе духа. Сегодня 24-е число, и во имя этого числа говорю Вам всем от всего сердца: превозмогите, идите вместе и докажите то дружелюбие и великодушие, которое может быть единственным цементом для Твердыни Пламенной. На этом и целую Вас всех крепко.

Духом с Вами.

421

Н. К. Рерих — М. А. Таубе

№ 51

29 ноября 1932 г.[ «Урусвати»]

ДОВЕРИТЕЛЬНО

Дорогой Михаил Александрович,

Изучая внимательно Ваше прошлое письмо, я вспомнил, что кроме «Потёмкинских деревень», которые по своей оскорбительности удручили меня гораздо больше самых дурных изречений Лабарта, я не ответил на два Ваших очень существенных соображения. Первое о том, кто такое есть мисс Грант, а второе о терроризации Г. Шклявера приказами из Наггара. Мисс Грант — кандидат Колумбийского Университета по отделу Всеобщей литературы, является одним из основных сотрудников наших. Кроме вице-президента в Музее мисс Грант состоит Президентом Религиозного Отдела Женских Организаций в Нью-Йорк Стэт[1332], и уже в 1921 году, когда впервые мы встретились с нею, она состояла редактором журнала «Музыкальная Америка». Я очень рад, что Вы вопросом своим даете мне возможность еще раз указать на высокий стэндинг[1333] мисс Грант в культурно-литературном мире.

Еще на днях под ее председательством состоялся литературный банкет, привлекший более двухсот выдающихся представителей литературного мира Америки. За эту осень это уже второй столь многолюдный банкет, который своим многолюдством и значительностью участников представляет собою вещественное доказательство общественных симпатий и сотрудничества лучших представителей. Это уже не «Потёмкинская деревня», и Вы имеете полное право сказать неосмотрительному обвинителю об этих действительных фактах.

Не могу толком понять, в чем заключается сообщенная Вами терроризация Шклявера. Понятие террора настолько несовместимо с понятием культуры, что остается предположить, что существо обвинения в каких-то недопустимых приказах. Мысленно рассматриваю все десятилетие учреждений наших в Америке, всю работу в Брюгге, всю деятельность Парижа, работу Риги и других мест. Может быть, я чего-то не знаю, но то, что мне известно, совершенно далеко и от «Потёмкинских деревень», и от террора. Хотелось бы знать точнее, какие именно во множественном числе приказы могли бы кого