Изабелла, или Тайны Мадридского двора. Том 1 - Георг Борн

Офицер Мартинец Дорино, слывший среди своих сослуживцев за способного неустрашимого воина, а среди друзей за верного помощника в нужде, любил дочь бедной вдовы все с возрастающей страстью. Часто, среди ночной тиши, стоя на балконе над плескающимися волнами Гвадалквивира, клялись мы друг другу в вечной любви, закрепляя клятвы горячими поцелуями.

Иногда по прошествии часа сладкой болтовни, Амара напоминала юному офицеру, что наступила пора разлуки, отговариваясь тем, что мать и соседи могут заметить их свидания.

Хотя мне было очень тяжело сокращать эти очаровательные часы, но никогда в душу мою не западало ни малейшее подозрение. Как мог я не верить Амаре, этому чистому существу, когда она так мило клялась мне в верности своими прелестными устами. Я уступал ее настоятельным просьбам, прощался с ней, и садился в гондолу, долго еще махая платком. Она же с любовью глядела мне вслед.

Я всей душой привязался к этой девушке. Чувствуя себя не в состоянии изменить ей, даже помышлять об иной красавице, я не мог допустить мысли, что Амара способна была изменить мне.

Но несмотря на все это, она в последнее время казалась рассеянной и холодной. Когда я с любовью упрекал ее, она как-то иначе уверяла меня, что любит по-прежнему. Но я все еще извинял ее во всем, все еще искал и находил оправдания происшедшей в ней перемене, всегда ограждая ее от подозрений.

Чем она была холоднее, тем пламеннее, безумнее возрастала во мне страсть к этой прелестной, обольстительной женщине.

Я еще удерживал в себе бушующие чувства, я еще щадил ее невинность, но с блаженством помышлял о минуте, когда с неизъяснимым упоением буду иметь право вполне предаться восторгу обладания ею.

Я объявил ей, что порешил в скором времени переговорить с отцом о наших отношениях. Она приняла это известие, которое должно было обрадовать ее, с притворной радостью… Я убедился впоследствии, что это была притворная радость, холодно дрожавшая на ее губах, но тогда я был вполне уверен, что сердце Амары также радостно билось, как и мое собственное.

Купец Мануэль Дорино, мой отец, становился с некоторых пор все молчаливее и угрюмее. Сначала я никак не мог понять, отчего он вдруг стал так холоден к Жуане и так избегал сына. Моя снисходительная, милая сестра, прозванная красавицей нашими многочисленными знакомыми, напомнила мне, сколько потерь потерпел отец за последнее время. Мы употребляли все наши усилия, чтобы развеселить его, и старались угождать ему во всем. Мы утешали его и просили не горевать ради нас. Мне показалось, что он узнал о моей любви к дочери вдовы, и потому, долго не мешкая, я попросил его согласия на мою гласную помолвку с Амарой.

Отец побледнел при этих словах, назвал меня тщеславным дураком, замышляющим завестись стадом, не имея за душой ни гроша, и запретил мне и помышлять даже о дочери вдовы.

Я выслушал спокойно, и потом объяснил отцу, что уже давно люблю Амару, и вечно останусь ей верным, так же как и она мне. Жуана, став посредником между отцом и сыном, умоляла нас отложить решение этого вопроса до другой, более благоприятной минуты. Она добилась, впрочем, того, что восстановила между нами внешнее согласие. С моей стороны это примирение было совершенно чистосердечно, я вообще скоро перестал сердиться после объяснения с отцом.

Хотя престарелый отшельник с трудом передавал рассказ о своем прошлом, однако даже и этого усилия он не мог переносить более, силы его заметно слабели. Но он должен был отделаться от кровавой тайны его жизни, он не мог умереть без признания, это бремя было слишком тяжело для него.

Дрожа всем телом, схватил он руку Энрики и, задыхаясь, попробовал приподняться. Потом он указал на кружку с водой, чтобы свидетельница его последних минут освежила его горячие губы и пересохший язык.

Энрика ухаживала за ним и утешала его. Она сдвинула плотнее мох под головой старца, чтобы он лежал выше и мог свободнее дышать.

— Однажды вечером, — продолжал отшельник, — когда я, закончив службу, спешил по неосвещенным улицам к ожидавшей меня гондоле, старый нищий неожиданно загородил мне дорогу. Он взял меня за руку и в знак того, что хочет сообщить мне что-то важное, шепнул имя «Амара».

Я вообразил, что он принес мне поручение от невесты, а потому вошел с ним под тень густых миндальных деревьев.

— Вы собирались сесть в гондолу и отправиться к Амаре? — шепнул старик. — Амара обманывает вас!

Я вздрогнул, словно в меня вонзили кинжал.

— Кто ты, бродяга? — воскликнул я в крайнем волнении. — Как ты осмеливаешься позорить Амару?

— Вы предполагаете, что Амара любит вас, вас обманывают, Мартинец Дорино! Я желаю вам добра и давно уже наблюдаю за вашей любовью. Из моего окошечка ежедневно любовался я вами и прелестной сеньорой! Я люблю вас… и…

— Продолжай! — вскричал я в страшном нетерпении.

— И мне очень обидно за вас, что прелестная сеньора так бессовестно и оскорбительно вас обманывает!

— Расскажи мне все, что видел!

— Амара принимает по ночам на своем балконе еще и другого посетителя.

— Несчастный, ты лжешь, это невозможно! — воскликнул я в бешенстве. Я готов был задушить доносчика этих ужаснейших обвинений.

— Не шумите так, дон Мартинец Дорино! Каждую ночь приходит к вашей прелестной сеньоре посетитель в черном плаще.

— И Амара принимает этого посетителя?

— Она выжидает вашего ухода, а потом принимает дона в черном плаще.

Я, вытаращив глаза, глядел на человека, в миг уничтожившего все, что было мне так дорого. Я до того был взбешен, что принужден был употребить всю силу воли, чтобы не наказать сгорбленного старца вместо той, которая была причиной этого страшного доноса.

— Кто этот дон? — спросил я глухим голосом.

— Сами поглядите, может быть, вы его знаете! — отвечал нищий.

— Берегись, мошенник, если ты обманул меня! — закричал я ему.

— Завтра в эту же пору будет ожидать вас старый нищий здесь, под миндальными деревьями на набережной, и тогда я буду доволен, что предупредил вас об измене этой змеи, не заслуживающей вашей благородной любви!

Я пристально поглядел в лицо сгорбленного старика. Мне все казалось, что он переодетый мошенник, подкупленный обмануть меня и сообщить мне ложный донос. Нищий заметил мой недоверчивый взгляд.

— Вы всегда можете найти меня там на углу. Я сижу в нише у образов, — сказал он, — я не обижаюсь, что вы скорее верите прелестной Амаре, чем старому нищему с набережной. Завтра же вы будете благодарить меня!

С этими словами он заковылял далее, я же стоял в нерешимости, не зная как лучше поступить.

— Это невозможно, — шептал я в волнении, — Амара любит меня, а он говорит, что она целует другого, когда я ухожу… Но почему же она так настаивает, чтобы я скорее уходил? Отчего стала она холоднее в обращении со мной, чем в былые времена? Отчего она так холодно клянется мне в любви и верности? А прежде она так пламенно прижимала меня к своему сердцу…