Отречение - Мария Анатольевна Донченко

Я иду искать… Стоп! Откуда же это? Один, два, три, четыре, пять, я иду искать. Неужели?.. Да, это оттуда, из детства, как и зима-снежки-варежки… А вот и Новый год, и ёлка, и на ёлке шарики, тёмно-красные, и тёмно-зелёные, и бумажные снежинки, и звезда на макушке. В лесу родилась ёлочка, в лесу… в лесу она росла… И ряд стульев у стены, деревянных, лакированных, с чёрно-красными узорами под хохлому. И ещё пахнет мандаринами – это, может быть, от того, что пить хочется, но всё остальное… Да, всё правильно, я не мог этого видеть позже, значит, чёрт возьми, я же помню, я всё помню!..»

Он схватил воздух ртом. Да, хоть смейся, хоть нет, Марку Калныньшу удалось то, что он уже считал невозможным – вспомнить, вспомнить, вспомнить!

Эта мысль придала ему сил, и он, приподнявшись, потянулся к задней дверце «Газели».

«Эх, мне бы сейчас хоть одну целую руку, я бы, может, и открыл этот замок, и попытался бы соскользнуть на дорогу… А там кто знает…»

Иван вдруг остро почувствовал, как ему хочется жить, как хочется к своим, а для этого нужно открыть запертый кузов изнутри… Но усилия были тщетны, и непослушные израненные пальцы снова срывались вниз.

«Мою мать звали Наталья. Теперь я знаю это наверняка… Её нет на свете, но она была рядом со мной и помогла мне выстоять вчера – или позавчера это было? – когда мне на мгновение показалось, что ещё чуть-чуть – и мне не хватит сил, и я попрошу пощады… Мне же правда так показалось… И тогда Марка позвали к городскому телефону, и он уехал на какое-то время, и дал мне передышку… Да, но куда же мы в конце концов едем? Долго едем. Румыния? Или Прибалтика?»

Ивану всё-таки не верилось в смерть. Убить его Марк мог бы и там, в Славянске, кто бы ему помешал, для этого незачем куда-то везти. Но как бы там ни было – то был его путь, его личный выбор, и он верил, что мужество его не оставит.

Как-то случайно вспомнилось, что по окончании училища ему предлагали службу в одной из секретных тюрем в Восточной Европе. Но он выбрал другой вариант и пошёл в спецназ. Считал, что так будет проще осуществить задуманное.

«Признайся, если бы сейчас вернуться на полгода назад – что бы ты сделал? Если бы ты знал, как всё закончится?» – это не Калныньш, это спрашивал его собственный внутренний голос.

«Так я знал, как всё закончится. У меня никогда не было иллюзий. Так бы и поступил, исправил бы, конечно, некоторые ошибки, но в целом – так».

«Целесообразность выше личной и даже идейной ненависти», – а это уже Калныньш.

«Нет, Марк, вот тут ты ошибся. Фигня твоя целесообразность».

Но прошёл ещё не один час, прежде чем машина остановилась на каком-то КПП.

«Неужели граница?»

Калныньш вышел из машины и громко и отрывисто говорил о чём-то с охраной. Это была не граница.

Сквозь щели в темноту кузова просачивался рассвет, а с ним и пение птиц, и опьяняющие запахи августовского утра. Рождался новый день. Над крутым обрывом поднималось солёное солнце Припяти, солёное, как вкус крови во рту.

Калныньш распахнул дверь, ту самую дверь, где на замке засохли капли крови от его бесплодных попыток…

– Сам вылезти сможешь?

– Смогу.

Глаза щурились от яркого света. Солёное солнце Припяти не жалело красок напоследок.

Он огляделся. Местность была пустынна, берег круто спускался к реке. «Газель» остановилась в высокой траве без малейшего намёка на тропинку. Не было тропы и к стоявшему поодаль справа покосившемуся обелиску с облупившейся серебристой краской.

«На этом месте в ноябре 1943 года казнён немецко-фашистскими захватчиками советский патриот Черняев В.М.»

Но половина букв осыпалась, и надпись почти невозможно было прочитать – минуло двадцать девять лет с тех пор, как в последний раз принесла цветы к этому памятнику Матрёна Ермишина.

– Вот здесь и умрёшь, – сказал Марк.

Но Янычар, вопреки его ожиданиям, не отреагировал почти никак – а лишь поднял тяжёлые веки и задал странный, почти неуместный вопрос:

– Какая это область?

– Киевская, – пожал плечами Марк. «Тебе какая разница, где сдохнуть?»

– Это хорошо.

Солёное солнце Припяти наконец оторвало свой багровый диск от ленивой сероватой воды. Если бы оно, солёное солнце, умело удивляться – оно бы удивилось, потому что оно уже видело такую картину, причём не так давно – что семьдесят один год для Солнца, светящего миллиарды лет? Мгновение…

Всего семьдесят один оборот планеты тому назад оно уже видело, как к этому обрыву шёл под дулами стволов босой окровавленный человек, шептавший имя Незабудки.

«Гранёные плечи, горячая кровь, мы живы, мы вечно рождаемся вновь…»[4]

Стоять не было сил, и он прислонился спиной к покосившейся ограде.

– Ну хорошо, можешь считать, что ты победил, – сказал Марк почти примирительно, – но ты же всё равно сдохнешь. И твои друзья в Донецке даже не узнают о твоей героической смерти. И ничего не останется, ни-че-го. Вот смотри, – он кивнул на памятник, – они тоже за что-то боролись и за что-то умирали. Твои, можно сказать, предшественники. А в итоге – их противники пришли на эту землю и ей управляют. Разве не так?

– Сегодня они, завтра другие, – глухо и устало ответил Янычар, – нет никакого итога. Есть борьба идей в конкретной временной точке. Сегодня вы, а завтра мы, вот и всё.

– Ладно, – губы Марка расплылись в полуулыбке, он хорошо знал это выражение, – в иное время я поспорил бы с тобой о философии, но сейчас идёт война, и я могу только в последний раз предложить тебе…

– Не трать