Вино из Атлантиды. Фантазии, кошмары и миражи - Кларк Эштон Смит

расстройство. Не раз и не два в ходе разговора он давал понять, что его интерес к сверхъестественному и демоническому носит исключительно академический характер, и что он, как и я, сам не верит ни во что подобное. Однако ж я знал доподлинно, что Карнби лжет, что он ведом и одержим искренней верой во все, что якобы изучает с научной беспристрастностью, и, несомненно, пал жертвой некоего воображаемого кошмара, связанного с его научными изысканиями. Но касательно истинной природы кошмара моя интуиция ничего не подсказывала.

Звуки, столь встревожившие моего работодателя, больше не повторялись. Мы, должно быть, засиделись над писаниями безумного араба далеко за полночь. Наконец Карнби, похоже, осознал, что час поздний.

– Боюсь, я вас задержал слишком долго, – извинился он. – Ступайте поспите. Я эгоист чистой воды, вечно забываю, что другие, в отличие от меня, к работе по ночам непривычны.

В ответ на его самобичевания я из вежливости сказал: «Что вы, что вы», пожелал ему доброй ночи и с невыразимым облегчением удалился в свою комнату. Мне казалось, все мои неясные страхи и подавленность так и останутся позади, в кабинете Карнби.

В длинном коридоре горела одна-единственная лампочка рядом с дверью Карнби; моя же дверь находилась в противоположном конце, у самой лестницы, в полумраке. Я нашарил ручку, и тут за спиной у меня послышался какой-то шум. Я обернулся – и смутно различил в темноте какое-то мелкое, непонятное существо: оно метнулось через лестничную площадку к верхней ступеньке и исчезло из виду. Я остолбенел от ужаса: даже мимолетного, смутного впечатления хватило, чтобы понять: тварь слишком бледна для крысы и обличьем на животное нимало не походит. Я бы не поручился, что это такое на самом деле, но силуэт показался мне непередаваемо чудовищным. Я застыл на месте, дрожа всем телом; а на лестнице между тем послышался характерный перестук, как будто сверху вниз со ступеньки на ступеньку что-то катилось. Звук повторился несколько раз через равные промежутки времени, а затем стих.

Даже если бы от этого зависело спасение моих души и тела, я бы не заставил себя включить свет на лестнице и ни за что не сумел бы подойти к лестнице и установить источник этого странного перестука. Любой другой на моем месте, наверное, так бы и поступил. А вот я, напротив, стряхнув с себя минутное оцепенение, вошел к себе в комнату, запер дверь и лег спать во власти неразрешимых сомнений и неясного ужаса. Я оставил свет гореть и долго не мог заснуть, ожидая, что того и гляди кошмарный звук раздастся снова. Но в доме царило безмолвие, точно в морге; я так ничего и не услышал. Наконец, вопреки моим худшим опасениям, я задремал-таки и пробудился от отупелого, без сновидений, забытья очень и очень не скоро.

Если верить наручным часам, было десять утра. Интересно, подумал я, это по доброте душевной мой работодатель дал мне выспаться или просто сам еще не поднялся? Я оделся и сошел вниз; Карнби уже ждал меня за завтраком. Выглядел он бледнее и нервознее прежнего; верно, спал плохо.

– Надеюсь, крысы вас не слишком беспокоили, – промолвил он, поздоровавшись. – Честное слово, пора с ними что-то сделать.

– Я их вообще не заметил, – заверил я.

Отчего-то я не нашел в себе мужества упомянуть про жуткую, непонятную тварь, которую увидел и услышал перед сном накануне ночью. Наверняка я ошибся; наверняка это была просто крыса – волочила что-то вниз по ступеням, и все. Я попытался забыть и мерзкий мерный стук, и мгновенно промелькнувший в темноте немыслимый силуэт.

Мой работодатель так и буравил меня пугающе въедливым взглядом, словно пытаясь прочесть мои сокровенные мысли. Завтрак прошел невесело, а день выдался и того безотраднее. Карнби уединился у себя до середины дня, а я оказался предоставлен сам себе в богатой, хотя и вполне обыкновенной библиотеке внизу. Что Карнби делал в одиночестве, запершись в кабинете, я и предполагать не мог, но мне пару раз померещилось, будто я слышу слабый, монотонный отголосок торжественного речитатива. Разум мой осаждали пугающие намеки и нездоровые предчувствия. Атмосфера этого дома все больше и больше сгущалась и душила меня ядовитыми миазмами тайны; мне повсюду чудилась незримая неприязнь зловредных инкубов.

Я едва ли не вздохнул с облегчением, когда мой работодатель наконец-то призвал меня в кабинет. Уже с порога я заметил, что в воздухе стоит резкий и пряный аромат, и повсюду вокруг меня таяли спирали синего дыма – точно от тлеющих восточных смол и благовоний в церковных кадильницах. Исфаханский ковер передвинули от стены в центр комнаты, но даже так не удалось целиком закрыть дугообразную фиолетовую отметину, наводящую на мысль о магическом круге. Несомненно, Карнби совершал некий колдовской обряд, и мне тут же вспомнилось зловещее заклинание, что я перевел по его просьбе.

Однако ж о времяпрепровождении своем он не упомянул ни словом. Его поведение заметно изменилось; он куда лучше владел собой и держался куда увереннее прежнего. Вполне в деловой манере он положил передо мной кипу рукописных листов на перепечатку. Привычное пощелкивание клавиш отчасти помогло мне отрешиться от безотчетных предчувствий недоброго, и я уже почти улыбался высокоученым и ужасным заметкам моего работодателя – в заметках этих речь шла главным образом о магических формулах, позволяющих обрести запретную власть. И все-таки за новообретенным спокойствием затаилась смутная, неотвязная тревога.

Завечерело; после ужина мы вновь вернулись в кабинет. Теперь в поведении Карнби ощущалась некая напряженность, как если бы он жадно ожидал результатов какого-то тайного эксперимента. Я взялся за работу; но волнение работодателя отчасти передалось и мне, и я то и дело ловил себя на том, что чутко прислушиваюсь.

Наконец, заглушая стук клавиш, в коридоре послышалось характерное шуршание. Карнби тоже услышал этот звук, и уверенность его растаяла бесследно, уступив место самому что ни на есть жалкому страху.

Шорох звучал все ближе; затем раздался глухой, тупой звук, словно что-то волокли по полу; затем – еще шумы, суетливый топоток и шуршание, то громче, то тише. Похоже, эти твари в коридоре кишмя кишели, точно целая армия крыс растаскивала какую-то падаль по углам. И однако ж никакой грызун или даже целая стая грызунов не смогли бы произвести подобного грохота, равно как и сдвинуть с места этакую тяжесть – вроде той, что заявила о себе под конец. Было что-то в самой природе этих звуков, не имеющее названия, не поддающееся определению, отчего по спине у меня побежали мурашки.

– Господи милосердный! Что это еще за катавасия? – воскликнул