Царствование императора Николая II - Сергей Сергеевич Ольденбург

мальчик, Андрей Ющинский; тело его было почти обескровленным, на нем было 47 колотых ран. Тотчас же пошла молва, будто мальчика убили евреи в целях использования его крови для каких-то таинственных обрядов.

Некоторые представители судебной власти, в частности прокурор судебной палаты Чаплинский, взяли на себя задачу доказать эту версию. Местный полицейский розыск указывал в совершенно другую сторону – были данные, что мальчика убила воровская шайка, – но сторонники «ритуальной» версии убийства заявляли, что полиция подкуплена евреями. В Третьей Думе правыми был даже внесен запрос по этому поводу (в мае 1911 г.).

Отстраняя агентов розыска, не веривших «ритуальной» версии, следователь наконец нашел свидетелей, показывавших, будто Ющинского похитил служащий кирпичного завода Мендель Бейлис и вместе с другими, не найденными лицами умертвил его. Бейлиса в августе 1911 г. арестовали. Вопреки русским обыкновениям, следствие тянулось свыше двух лет, и только осенью 1913 года дело было доведено до суда.

Русская и заграничная печать проявляли огромный интерес к этому делу. Видные русские писатели и публицисты левого направления выступили с протестом против «кровавого навета» на евреев. Защищать Бейлиса собрались самые известные русские адвокаты: Н. П. Карабчевский, В. А. Маклаков, А. С. Зарудный, О. О. Грузенберг и т. д. Со своей стороны, правая печать, начиная с «Нового Времени», доказывала ритуальный характер убийства, и в помощь прокурору гражданскими истцами выступили член Гос. думы Г. Г. Замысловский и известный московский адвокат А. С. Шмаков, автор ряда антисемитских исследований.

С первых же дней суда определилась слабая обоснованность обвинения. Большую сенсацию вызвала статья В. В. Шульгина в старом правом органе «Киевлянин» (27.IX.1913). Шульгин писал, что у гроба покойного редактора газеты, Д. И. Пихно, он поклялся печатать в ней только правду. Он рассказывал, со слов полицейских чинов, как им сверху внушалось во что бы то ни стало найти «жида»; он приводил слова самого следователя, говорившего, что не так важно, виновен ли Бейлис, – главное доказать существование ритуальных убийств. «Вы сами совершаете человеческое жертвоприношение, – писал Шульгин. – Вы отнеслись к Бейлису как к кролику, которого кладут на вивисекционный стол…» Номер «Киевлянина» – впервые со дня основания газеты – был конфискован. Фракция националистов высказала, хотя и в мягкой форме, порицание Шульгину, который после этого перешел в группу центра.

Полицейские чиновники в своих донесениях в Петербург день за днем отмечали слабость свидетельских показаний обвинения, убедительность экспертов защиты. Среди экспертов обвинения были видные профессора судебной медицины, но они могли только доказать, что тело было намеренно обескровлено – из чего еще не вытекало, что это было сделано с «ритуальной» целью.

Состав присяжных был, как говорится, «серый» – крестьяне, мещане и один почтовый чиновник. Левые газеты заранее обвиняли власть в желании воспользоваться «народной темнотой», В. Г. Короленко писал, что решение таких присяжных не может быть авторитетным. Но простые русские люди отнеслись к своей задаче серьезно. «Як судить Бейлиса, колы разговоров о нем на суде нема?» – говорили они между собою (по донесению жандармов).

Речи обвинителей не переменили этого впечатления: в них много говорилось о ритуальных убийствах вообще, о том, что «евреи погубят Россию» – и почти ничего о Бейлисе. 28 октября присяжные вынесли Бейлису оправдательный приговор. Они ответили утвердительно на вопрос о том, совершено ли убийство на кирпичном заводе, принадлежавшем еврею Зайцеву, и обескровлено ли было при этом тело; но хотя «Новое Время» в первый момент придавало этому ответу большое значение, оно само через два дня в статье Меньшикова заявило: «Россия понесла поражение…» Торжество левой печати по поводу провала этого процесса понятно. Но самая возможность подобного исхода прежде всего является высшим свидетельством свободы и независимости русского суда присяжных и опровергает толки о давлении власти на суд.

Несмотря на то что войну за турецкое наследство удалось ликвидировать без общеевропейского конфликта, напряжение в международной обстановке не проходило. Весною 1913 г. в германский рейхстаг были внесены огромные военные кредиты (на миллиард марок); тогда же и Франция восстановила трехлетний срок военной службы, что означало увеличение состава армии мирного времени почти в полтора раза.

Германский канцлер Бетман-Гольвег мотивировал в рейхстаге необходимость новых кредитов несколько неожиданными соображениями. «Набегает славянская волна», говорил он, ссылаясь на успех балканских славян. Казалось бы, эти малые государства не могли угрожать Германии. Но канцлер только повторил мысль, которую в более резкой форме с 1913 г. выражал не раз в своих пометках на донесениях дипломатов германский император. Еще осенью 1912 г. он относился скорее благожелательно к победам Балканского союза над Турцией; теперь ему начала представляться неизбежной «борьба славян и германцев».

Совершенно иначе был настроен государь. В мае 1913 г. он прибыл на свадьбу дочери императора Вильгельма II с принцем Кумберлэндским, имея намерение при этом свидании договориться о прочном улучшении русско-германских отношений[186]. Государь заявил, что со своей стороны удовлетворяется существующим положением на Балканах и готов отказаться от старых русских притязаний на Константинополь и проливы, оставив Турцию в роли «привратника», – если и Германия со своей стороны удержит Австрию от политики захватов, дабы балканские государства могли сами устроить свои судьбы. Это была последняя встреча государя с Вильгельмом II. Она прошла в дружеских тонах, но не привела к прочному улучшению отношений. Вильгельм II все более проникался фаталистическим представлением о неизбежности войны.

Новые сведения о перемене, происшедшей в германском императоре, дошли до государя после поездки В. Н. Коковцова за границу в ноябре 1913 г. Вильгельм II принял русского премьера весьма приветливо, но в беседе с директором Кредитной канцелярии Л. Ф. Давыдовым он жаловался на тон русской печати и говорил, что это ведет к катастрофе, что он видит «надвигающийся конфликт двух рас: романо-славянской и германской», что война «может сделаться просто неизбежной», и тогда «совершенно безразлично, кто начнет ее».

В. Н. Коковцов, вернувшись в Россию, представил государю в Ливадии (в середине ноября) доклад о своей поездке, в том числе о беседах с германским императором. Государь долго молчал. «Он смотрел в окно, – пишет В. Н. Коковцов в своих мемуарах, – в безбрежную морскую даль, и, наконец, точно очнувшись от забытья, сказал: «На все – воля Божия!» Государь знал, что он войны не вызовет, но сознавал в то же время, что не от него одного зависит, удастся ли ее избежать.

Следует отметить, что в то же самое время и германское правительство на одном случае проявило готовность считаться с желаниями России. Осенью 1913 г. командующим турецкими войсками в Константинополе был назначен германский генерал Лиман фон Сандерс. Немецкие офицеры и раньше были инструкторами в турецкой армии, но тут речь шла о командной должности, притом в районе проливов. Русская печать стала резко протестовать. В. Н. Коковцов во время своего пребывания в Берлине указал, что назначение Лиман фон Сандерса представляется России неприемлемым.