Красные цепи - Константин Образцов

— Блестяще, — сказал Кардинал и с уважением взглянул на Гронского. — Правда очень неплохо. Ты проделал хорошую работу, мой мальчик.

Гронский пожал плечами.

— Только, похоже, бессмысленную. Множество теоретических сведений — и ничего такого, что могло бы указать на того, кто делает ассиратум.

— А как ты думаешь, кто это? — спросил Кардинал.

— Есть только два человека в мире, которым известна тайна эликсира, — медленно проговорил Гронский. — И один из них находится сейчас в нашем городе. Скорее всего, это сам Некромант, тот самый лорд Марвер из «Хроник Брана».

Он помолчал и добавил с неохотой:

— Или леди Вивиен.

— Может быть еще третий вариант, — добавила Алина, удивляясь сама себе. «Господи, я действительно обсуждаю это всерьез?» — Мы не знаем, что могло случиться с этими двумя за шестьсот лет. Их могли убить, они могли погибнуть в войнах… не знаю, но ведь что-то могло оборвать их жизнь. Оставалось еще два целых экземпляра манускрипта: один у Марвера и один у леди Вивиен. Почему бы не предположить, что кто-то совершенно случайно мог завладеть неповрежденной книгой и узнать тайну приготовления ассиратума?

— Предположить можно, — кивнул Кардинал. — Но я склонен согласиться с первой версией Родиона. И сейчас расскажу, почему.

Он встал, подошел к шкафу, взял из хьюмидора еще одну сигару и достал бутылку виски с тонкими рукописными строчками на маленькой бумажной этикетке.

— Составите мне компанию?

Гронский, поколебавшись, отрицательно покачал головой. Алина тоже отказалась.

— Спасибо, но я все-таки надеюсь добраться сегодня до работы.

— А я, пожалуй, выпью.

Кардинал плеснул в тяжелый стеклянный бокал немного дымного напитка и сел обратно в кресло.

— Не уверен, что мой рассказ будет так же интересен и полезен, как твой, Родион, — начал Кардинал, — но мы договорились о том, что ответим на вопросы друг друга, так что откровенность за откровенность. Ты хотел узнать о моей встрече с Галачьянцем в прошлом году? Ну так слушай.

Он пригласил меня к себе примерно в конце ноября, почти ровно год назад. Сказал, что дело очень важное, не терпящее отлагательств и что только я могу ему помочь. Мы сидели вдвоем в его большом каминном зале, и он очень долго молчал, не решаясь начать разговор. Я знаю Германа достаточно давно, и, хотя мы никогда не были приятелями, мне приходилось видеть его и в горе, и в радости, но таким подавленным и встревоженным я не видел его никогда. Он был похож на старого обеспокоенного грача: то сидел, то вставал и расхаживал по залу, высокий, сутулый, черный, чуть покачиваясь вперед, словно пытался разглядеть что-то у себя под ногами. Наконец он остановился и спросил:

— Ты знаешь, что моя дочь умирает?

— Да, — ответил я.

Кто же об этом не знал?

— Ничего не помогает, — сказал он. — Ничего. Ни врачи, ни лекарства. Вчера мне сказали, что счет идет на недели, а может быть, и на дни.

Я молчал. Он сел и уставился на меня глубоко запавшими черными глазами.

— Можешь сделать для меня кое-что?

— Говори.

— Это прозвучит очень странно, но я хочу, чтобы ты нашел для меня одного человека. Здесь, в городе. Мне не известно о нем ничего, даже имени, которым он может себя сейчас называть. Я только знаю, что он живет тут очень-очень долго, возможно, сто лет, а может быть, и больше. У него есть то, что может спасти мою дочь.

Ты знаешь, Родион, что я не люблю недосказанности, особенно в том, что касается работы. Поэтому естественно, что я попросил Галачьянца объяснить его действительно более чем странную просьбу, сказав, что мне нужно знать все подробности и детали того дела, которым я, возможно, займусь. Он снова замолчал, опять поднялся из кресла и стал расхаживать взад и вперед, пока наконец не уселся обратно и начал рассказывать.

Семейные легенды — удивительная вещь. Иногда рассказанные прабабкой случайные истории, которые все считают небылицами безграмотной старухи, могут таить в себе такие глубины бесценного знания, что и вообразить сложно. Сейчас уже мало кто может их вспомнить, и предания, передававшиеся как драгоценное родовое наследие из поколения в поколение, забываются и исчезают из этого мира, вымываемые из памяти людей шумным и мутным информационным потоком, подобно тому, как запруженная современными плотинами электростанций река с ревом сносит старинные церкви и древние кладбища. Но Герман Андреевич Галачьянц помнил свои семейные легенды и, когда не осталось никаких шансов на спасение единственной дочери, обратился к ним, как к последней надежде.

Дед Галачьянца в смутные годы русской революции был красным комиссаром. Он командовал специальным карательным отрядом Петроградской Чека, и на его руках было столько крови, что, вздумай он их помыть в Неве, она бы покраснела от Ладоги и до самого Финского залива. Умер он уже наполовину выжившим из ума глубоким стариком, которого медленно убивал рак, и думаю, что не раз и не два бывший начальник расстрельной команды пожалел о том, что не может пустить себе пулю в затылок так же, как сам он проделывал это сотни раз с теми, кто попадал под тяжелую и горячую руку пролетарского гнева. Вот тогда, практически на смертном одре, мучительно выкашливая вместе с гнилой кровью остатки почерневших легких, он и рассказал своему внуку историю о бессмертном докторе Мазерсе. По его словам, в первые годы большевистского террора в подвалах штаба Чека в доме на Гороховой улице находилась тайная лаборатория, где этот самый доктор со своими подручными кромсал на куски несчастных жертв, которых исправно поставляла ему карающая машина революции, и делал из их крови и плоти некий эликсир для вождей новой диктатуры в Смольном и в Москве. В рассказе старика было много чудовищных подробностей, среди которых уже трудно различить правду и вымысел. Он говорил про дьявольскую ассистентку доктора Мазерса, затянутую с ног до головы в черную кожу, которая насиловала едва ли не до смерти пленных обоего пола, а потом лично отрубала им головы или перерезала горло и жадно пила хлеставшую кровь. Про то, что сам доктор постоянно ходил по своему подвалу в кожаном фартуке и высоких сапогах, потому что кровь пенилась и плескалась у него под ногами. Про еще одного помощника Мазерса, огромного, молчаливого, звероподобного, который выслеживал и настигал жертв в лабиринтах городских дворов. А еще про то, как однажды один бывший офицер, захваченный боевиками старого Галачьянца и приведенный на кровавую расправу к Мазерсу, сумел обезоружить конвой и всадить в грудь доктора несколько пуль из нагана и штык от винтовки, что не причинило тому совершенно никакого вреда. Как бы то ни было, главным в этих рассказах был сам факт существования этого изуверского доктора, его реальное или мнимое бессмертие и то, что он владел тайной создания эликсира, исцеляющего любую болезнь и дарующего бесконечно долгую жизнь.