Кирилл и Мефодий - СЛАВ ХРИСТОВ KAPACЛABOB
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мысль Климента была слишком философичной и не очень доступной для ограниченного ума сторонников франков, поэтому Горазд сказал:
— У нас есть один Бог-Отец — единственное начало всего, что от него исходит, точно так же как солнце — начало лучей, света и тепла. Свет и тепло присущи лучу, как Дух присущ Сыну, и свет принадлежит лучу, как Дух Сыну, но свет, тепло и луч имеют одно начало — солнце. Как луч передает свет и тепло вещественному миру, так Святой Дух через Сына раздает себя всему духовному творению... Перестаньте всаживать в себя меч, все более и более сопротивляющийся этому; перестаньте воевать против Сына божьего, великого евангелиста, от которого, через которого и о котором — все евангелия, перестаньте учить духовному, будучи бездуховными, ибо тогда вы говорите от противного духа!
Люди Вихинга зашумели, кое-кто из них заткнул уши, чтобы не слушать, другие подступили к Горазду с кулаками. Савва хотел было заняться самым толстым горланом, но тут из-за амвона вышел Ангеларий. Его появление заставило противников замолчать и двинуться к выходу. Слава о способности Ангелария обессиливать и укрощать людей повергла их в панику. В общем суматошном бегстве из храма Савва сумел подставить ножку последнему, который, падая, головой сбил толстяка так удачно, что многие попадали и покатились по ступеням храма, а затем разбежались по узким улочкам. Злоба людей Вихинга перешла все границы. На следующее утро они ворвались в дом одного из знатных друзей покойного Мефодия, все разворотили, сломали домашнюю часовню я утащили оклады от икон. Эти нападения участились, а спорам не было конца, они закипали повсюду: на базарах, на площадях, в храмах — везде, где сталкивались сторонники двух церквей и двух архиепископов... Велеград гудел, как разворошенный улей, но если сторонники Вихинга постоянно ходили к князю жаловаться и клеветать, то ученики Мефодия не имели доступа во дворец, а попытки Горазда и Климента попасть к Святополку закончились неудачен. Это ожесточало их, но убеждение в том, что именно они правы, прибавляло сил для борьбы с папскими людьми...Родители уже боялись за детей, которые изучали новую письменность. Приверженцы Вихинга напали на училище, избили Лаврентия, разогнали учащихся, книги вынесли во двор и сожгли. Другая толпа, вооруженная копьями, мечами и палками, попыталась ворваться в монастырь. Братия собралась на стене, и, пока они пели свои псалмы, монастырские слуги и послушники успешно отразили атаку. Немало из приверженцев Вихинга убрались восвояси с разбитой головой или промокшие до нитки — слуги потешались, обливая их водой и кидая в них камнями.
С этого дня братья жили как на войне. В башне над воротами всегда стояла стража. Савва выкопал заржавевшие мечи, оставшиеся с тех времен, когда монастырь был крепостью. Он отбил их, заострил и приготовил для боя. Никто не знал, как пойдет дело, особенно когда ученики Мефодия убедились, что Святополк не думает защищать их. Решимость бороться до конца привлекла к ним сторонников — они стали приезжать в монастырь семьями, чтобы найти тут защиту. В обители уже не хватало места, и люди размещались в хозяйственных постройках. Так неожиданно образовалось странное поселение. Это побудило сторонников Вихинга еще более настойчиво клеветать на учеников Мефодия. Они внушали князю, будто те готовят народ к восстанию против него и знати. И Святополк решил вмешаться. В сущности, он давно решил, кого поддерживать, но теперь хотел выполнить одну формальность: сказать княжеское слово и развязать руки Вихингу и его людям. Князь приказал представителям враждующих сторон явиться на суд. Вечером затрубили рога, чтобы возвестить решение князя, а наутро княжеские вестники поскакали к монастырю, чтобы сообщить эту новость. Суд назначили на следующий день. Всю ночь монастырское братство не спало, обсуждая предстоящий диспут. Лишь Савва молчал. Ему казалось, все это — обман. Опыт подсказывал, что не надо верить княжеским словам. Особенно если ты знаешь, каким путем Святополк занял престол...
Утром он отказался идти во дворец:
— Идите, и я останусь охранять.
2
Вечера приходили по-кошачьи тихо. Мягкими невидимыми лапами ступали они на крепостную стену, проникали сквозь щели и располагались вокруг столов. Большой город затихал, по улицам спешили запоздалые богомольцы, ладонями заслоняя от ветра горящие свечи. В это время Симеон остро чувствовал свое одиночество и очень тосковал. Он представлял себе Плиску, большие ворота и стражу на них, дорогу во внутренней крепости, мощенную каменными плитами, и будто слышал родной голос Кремены-Феодоры, спрашивающей о нем. С каким трепетом и волнением провожала она его в Константинополь, сколько было вздохов и поручений к тем или другим ее знакомым. Об этом городе она рассказывала ему чудные истории, здесь прошла ее ранняя молодость, тут испытала она радости и горечь и запомнила его на всю жизнь. В последний момент Кремена-Феодора-Мария сунула племяннику в руку свой браслет из золотых монеток и так поцеловала, что Симеон до сих пор чувствует этот поцелуй.
— Зачем? — спросил он.
— Возьми, возьми! — И, помолчав, добавила: — На нем прочтешь имя... Если тебе что-нибудь понадобится, покажи ему браслет и попроси, чтобы помог...
Симеон ничего не понял тогда. На браслете было выгравировано имя, и Симеон часто наедине с собой подолгу рассматривал браслет. Он состоял из двадцати золотых монет, а застежка была в форме головы ящерицы. Ящерица широко разинула рот, будто измученная августовской жарой в болгарском государстве... Рядом с искусно выписанным именем виднелся знак ремесленника. Тайна браслета вначале не волновала Симеона, но чем больше чувствовал он свое одиночество, тем больше неизвестность искушала его. Учиться ему было легко. Он владел греческим языком лучше византийцев — многие из них приехали в Магнаврскую школу из разных уголков многонациональной империи, и литературный язык давался им с трудом. Молодой князь был прилежен, любознателен и не склонен к развлечениям. Поэтому вечера казались ему длинными и скучными, но он нашел способ, как сократить их, — книги. Целыми ночами пламя свечи танцевало по пергаменту и кололо ему глаза своим изменчивым светом. Симеон любил погружаться в мир древности, его манила риторика Демосфена, мудрость Гомера, диспуты философов. Чем больше сокращалось расстояние между ними и Симеоном, тем яснее понимал он путь новой веры. Древние жили с богами, как с друзьями, они утратили представление об их величин, и боги иногда выглядели более земными, чем люди. Его душа утопала в робких сомнениях и раздумьях. И тут приходили жития святых, чтобы вывести его на праведный путь, где отступают искушения. Невероятные чудеса захватывали его, но только затем, чтобы вернуть на землю. Он осматривался вокруг, чтобы раскрыть искушения дьявола и козни злых духов, которые повсюду невидимо расставляют свои ловушки.
Но так было только в самом начале. Постепенно Симеон открывал для себя устои христианства. Многие ученые люди внесли свою лепту, чтобы яснее обрисовать путь веры. Симеон не переставая пил из источника познания. Раз ему случайно попала в руки книга, в которой говорилось о славных подвигах Александра Македонского. С того дня Симеон не расставался с ней. По его заказу была сделана копия, в белой коже, с красивыми застежками, с заставками и золотыми буквами. Юноша, стремившийся овладеть и мечом, и словом, вдруг почувствовал себя мужчиной, мечтающим о подвигах. Симеон стал по-новому смотреть на город, опоясанный крепкими каменными стенами, скрывающий от людских глаз великолепнейшие сокровища, присвоивший себе право вмешиваться в дела многих государств и правителей, настаивать и требовать, а в случае сопротивления добиваться своего с помощью хитрости и меча. Нет, Симеон найдет источник силы этого города, откроет секрет его могущества, и тогда — горе ему!.. Юноша все чаще стал ходить по улицам и площадям, интересоваться его историей и вслушиваться в дворцовые сплетни. Удастся ли ему проникнуть в тайны Константинополя, Симеон не знал, но его желание и настойчивость были столь велики, что ему было ясно: он никогда не отступится. После песнопений в святой Софии и занятий в Магнавре ученики разбредались по большому саду. За красивыми цветами и кустарником было немало уголков, где можно уединиться и погрузиться в мечты. В такие минуты город исчезал для Симеона, стены рушились. Он видел себя победителем, на его щите играло лучами южное солнце, словно расплывалось в улыбке лицо покоренного византийца. Много таких улыбок видел молодой князь в этом городе — рабы улыбались лучезарно и подкупающе, чтобы понравиться будущим хозяевам. Вот такую улыбку хотелось Симеону увидеть на лице этого города, который долгие годы нагонял страх на Плиску, на землю дедов и отцов. Этот город владел тайной греческого огня[71] и тайной бессмертия. Стоило посвятить жизнь разгадке двух таких великих тайн. И если тайну бессмертии можно узнать из книг, другую тайну можно раскрыть только мечом... Но пока меч прочили не ему, а старшему брату, Владимиру. Симеону приходилось довольствоваться только книгами и крестом. Князь возлагал на него большие надежды, Симеон должен оправдать их.