Я иду искать. История вторая - Олег Верещагин

Следы обстрела были везде. В основном — выбитые в камне воронки, но в одном месте среди щебня, искрившегося свежеотбитыми краями, лежал невероятно обезображенный труп мальчишки — в дымящихся лохмотьях, разбитый. Олег смотреть не смог, а Йерикка подошел и сказал, что это Яромир. Взять его, конечно, было нельзя — оба решили, что вернутся позже или кого пришлют. В другом месте снаряд угодил в человека — от него остались ошметки мяса, костей и одежды, да клочья металла от оружия, но рядом сто­ял и плакал Резан, суровый и решительный Резан — становилось ясно, что убит был его брат Данок.

— Похоже, нам досталось, — сказал Йерикка. Олег только сопел — говорить не имело смысла, все и так на виду...

...Места, где располагался штаб, Олег не узнал. Каменного козырька не было. Он лежал грудой глыб и щебня. Святомир и Ревок возились там, на разостланном плаще лежал... ЛЕЖАЛО ЧТО-ТО, на что Олег один раз глянул и больше не захотел смотреть. Гоймир сидел на том самом камне, где Олег его оставил и держал на весу разбитые, окровавленные руки, которые бинтовал ему Хмур.

А Гостимир лежал рядом с расколотым фонариком. Видно было, что к не­му даже не притрагивались, и это становилось понятно сразу. Осколок разворотил ему грудь вместе с кольчугой, другой снес юному певцу левую сто­рону головы.

«Вот так, — бухнуло в голову Олегу. — Ну и что я скажу Бранке?»

Они опустили труп Холода наземь. Йерикка спросил угрюмо:

— Где Морок? Тут его брат...

— Мороку-то уж поровну, — ответил Святомир, выпрямляясь. Скула у него бы­ла разодрана, висел чёрный лоскут снизанной кожи. И тут до Олега дошло, что раздавленное, лежащее на плаще — это и есть Морок. Против своей воли он повернулся туда. Под горло подкатило — смотреть оказалось трудно даже для повоевавшего человека. Очевидно, на Морока упал обломок скалы, раздавив ему грудную клетку и живот — внутренности вылезли через рот и лопнувший пах, обломки ребер пропороли грудь, глаза были выкачены и налиты кровью.

Олег сделал несколько шагов в сторону и одним судорожным позывом вывернул желудок — вода и желчь, он уже давно не ел.

— Под скалой стоял, — говорил тем временем Гоймир. — В нее и угадало. Меня-то швырнуло, что куклу соломенную... опамятовался — Гостимир мёртвый уж, от Морока-то одно ноги с-под валуна... Я — откатить... — он посмотрел на свои руки, как на чужие. — Помогли... А как часом перед матерью их бу­ду — только и жила она светом в окошке, Холодом да Мороком... Так уж меня бы, мне-то все одно — жить, умереть...

— Что ты несёшь?! — Йерикка встряхнул двоюродного брата за плечи. — Язык-то прикуси, придурок! Тебе командовать еще!

— Про что? — спросил Гоймир, глядя на него. — Не встанут они в атаку бо­льше. Не поднимем рук — то и будут бить в нас, пока всех не похоронят. И все...

Йерикка отпустил Гоймира. Против сказанного трудно было возразить...

...Убитых положили в ряд на камнях. Обезглавленный и выпотрошенный Холод. Раздавленный Морок. Разбитый, обожженный Яромир. Немногое, что осталось от Данока. Гостимир со стёсанным лицом и вскрытой грудью.

И — Одрин. С торчащим из груди осколком, похожим на нож. Осколком, попавшим точно в сердце последнего из трех братьев...

Шесть человек унес обстрел. Больше, чем потеряла чета за все прошед­шее время, и самое ужасное, самое непереносимое — что погибли они от ме­тала, обидной и нелепой смертью — не увидев врага... Из тех, кто остался жив, несколько были ранены — к счастью, никто — тяжело. Но тяжело было другое — стоять рядом с трупами товарищей.

Ветер трепал плащи, шевелил волосы над повязками. Мальчишки стояли, потупившись, держа мечи концами к земле. И мало кого тревожили свои раны. Бывает, что чужая боль сильнее — даже если это боль тех, кто уже не ощу­щает ее сам.

— Неладно, что схоронить вас честью не сможем, — послышался голос Гоймира. — Но кажется мне, что вам неплохо будет лежаться тут, над морем... — у него явно перехватило горло, и Гоймир несколько секунд молчал, только шевелился в забинтованной руке меч — словно цель отыскивал. — Вы все своих лет не пожили на свете белом. Но все вы за родную землю головы сложи­ли — и не скажут о вас ни единого недоброго слова, пока жив хоть единый человек из племени Рыси... А вы к нам будьте опять. Ждем мы вас из вир-рая, не томите, станьте в племя снова, братья наши...— он повернулся к ос­тальным и попросил: — Пойте уж, а я не сумею, горло...

Богдан шагнул вперед без раздумий. Конечно, далеко ему было до уби­того Гостимира, но у него оказался звонкий светлый альт, и неплохо умел Богдан петь...

— Хвала тебе, Дажьбог Сварожич,Солнце пресветлое!И тебе хвала, Перун Сварожич,Гром Небесный!

И остальные подхватили:

— Хвала племени Сварогову:И вам, навьи-предки.И вам, люди-потомки,И всей Верье славянской — Хвала ныне и ввеки!

Славны преданья веками стояли!Славная память славным героям.Павшим за Верью, за веру славянства — Славная память и ввеки, как часом!

Труд их и подвиг, вера, преданьяИ нашему братству одно окреп и защита!Станем же смело, как встарь вставалиПредки, нам жизнь сохранившие!

Станем же смело, не устрашившисьЗависти, злобы, ков вражьих!Бури проходят — одно сияетЩит Дажьбожий, солнце славянства!..

«А ведь это и правда так, — подумал Олег. И с удивлением понял, что плачет. Но это не были слёзы страха или горя... Это были слезы странной гневной радости, от которой кровь быстрее бежала по жилам и тяжелели кулаки. — Ну убили они этих ребят. Ну убьют и нас. Войну им все равно не выиграть. А умирать страшно, когда знаешь, что ничего после тебя не оста­нется...»

А десять голосов взвились и загремели над морским прибоем:

— Братья, знамя нашеПусть разовьется над нами — Жив дух славянский!

На этот раз Гоймир приказал не стрелять в парламентеров. Молодой хобайн-офицер поднялся к позициям горцев один, оставив сопровождавшего с белым флагом внизу, и стоял под дулами автоматов открыто, поигрывая веточкой вереска. Он был светло-русый, настоящий славянин, мало чем отличающийся от самих горцев, но заброшенный на ТУ сторону — непримиримый враг...