Золотой берег - Нельсон Демилль

К этому времени мы с Доланом начали лучше понимать друг друга, но, надо сказать, то, что мы поняли, не понравилось ни мне, ни ему. Обращаясь к своей помощнице, но так, чтобы я тоже услышал его, Долан сказал:

— В момент задержания миссис Саттер была подвергнута обыску федеральными агентами — они утверждают, что оружия у нее нет, но вы должны обыскать арестованную еще раз в полицейском управлении и обратить особое внимание на наличие яда или других средств самоубийства. Кроме того, ночью должно быть организовано особо тщательное наблюдение за задержанной из-за возможности самоубийства. Я не хочу, чтобы мы потеряли эту арестованную. — Он покосился на меня, затем произнес: — О'кей, можете увести ее.

— Подождите, — вмешался я. — Я хочу поговорить с моей клиенткой.

Однако лейтенант Долан оказался вовсе не таким любезным, каким был мистер Манкузо при похожих обстоятельствах несколько месяцев назад.

— Если хотите поговорить с ней, поезжайте в полицейский участок.

— Я собираюсь сделать это здесь, лейтенант. — Я взял Сюзанну за левую руку, а женщина-полицейский продолжала держать ее за правую. Бедная Сюзанна. В первый раз с тех пор, как мы с ней познакомились, она оказалась в ситуации, которую была бессильна контролировать.

Но прежде чем ситуация вообще вышла из-под контроля, в нее вмешался Манкузо. Он подошел и, похлопав Долана по плечу, предложил ему отойти в сторону. Они о чем-то пошептались, затем лейтенант вернулся к нам и знаком показал своей помощнице, чтобы она отпустила Сюзанну.

Я взял скованные руки Сюзанны в свои, мы посмотрели друг на друга. Она ничего не сказала, только крепче сжала мои ладони.

— Сюзанна… ты понимаешь, что произошло? — наконец спросил я.

Она кивнула. Мне показалось, что она осознала опасность, которая ей грозит.

— Джон. — Она посмотрела мне в глаза. — Извини, что все так случилось. Мне следовало подождать, пока ты уедешь.

Это было бы действительно неплохо, но Сюзанна, видимо, не хотела так просто расставаться со мной. Поэтому я сказал:

— Возможно, тебе вообще не следовало его убивать.

Она думала в этот момент о чем-то другом или, может быть, не хотела слушать мое мнение, так как ни с того ни с сего заявила:

— У меня к тебе одна просьба. Там, на заднем дворе, привязана Занзибар. Ты не мог бы отвести ее домой? Она не может простоять там всю ночь.

— Я обязательно позабочусь о ней.

— Спасибо. А заглянешь завтра утром к Занзибар и Янки?

— Непременно.

— Так завтра днем я снова буду дома?

— Возможно. Если мне удастся добиться освобождения под залог.

— Моя чековая книжка лежит на письменном столе.

— Не уверен, что они принимают личные чеки, Сюзанна. Но я постараюсь что-нибудь придумать.

— Спасибо, Джон.

Похоже, наш разговор подошел к концу, ведь забота о лошадях уже была проявлена и я узнал, где лежит ее чековая книжка. Возможно, для сарказма момент был неудачный, но, если бы я сказал вам, что настроение у меня было совсем безрадостное, я бы солгал. Однако решить, радоваться мне или плакать я не мог до тех пор, пока не понял до конца, что же произошло. И я не нашел ничего лучшего, как спросить:

— Зачем ты его убила?

Она посмотрела на меня так, словно я задал очень глупый вопрос.

— Он же разрушал нашу жизнь, ты знаешь об этом.

О'кей. Видимо, на этом предполагалось поставить точку. И с этого момента можно было начать строить нашу жизнь заново, если бы мы захотели. Она сама создала возможность для этого. Все, конец истории. Но ничего хорошего на лжи не построишь, поэтому я не выдержал и произнес:

— Сюзанна, скажи мне правду. Он объявил тебе, что между вами все кончено? Он сказал, что не расстанется с Анной ради тебя? Что не возьмет тебя в Италию? Он сказал тебе, что воспользовался связью с тобой только для того, чтобы найти подход ко мне?

Она смотрела на меня, а вернее, сквозь меня, и я понял, что она опять погрузилась в какие-то свои мысли. Наверное, для этого разговора следовало выбрать другое время, но мне не терпелось узнать, успел ли Беллароза сообщить ей, что воспользовался ею лишь для того, чтобы подобраться ко мне. Меня интересовало, не это ли стало причиной его смерти. Вам, наверное, любопытно, знал ли я или хотя бы подозревал о последствиях, когда излагал Белларозе свою просьбу. Это сложный вопрос. Мне надо над ним подумать.

— Если ты сделала это ради нас, Сюзанна, — проговорил я, — то мне остается только поблагодарить тебя за попытку спасти наш брак и нашу совместную жизнь. Но тебе не надо было убивать его.

— Нет, надо. Он был настоящий дьявол, Джон. Он соблазнил нас обоих. Не становись на его сторону. Он всегда становился на твою сторону по любым вопросам, и вот ты тоже пытаешься его выгородить. Теперь я ненавижу вас обоих. Мужчины все одинаковые, не правда ли, они обязательно защищают друг друга, но он был непохож на других мужчин, я сходила по нему с ума, но старалась держать себя в руках, правда старалась, но не могла уйти от него, даже тогда, когда ты попросил меня сделать это. А он пользовался этим, пользовался мной, он обещал, что спасет Стенхоп Холл, но ничего не сделал, ничего, и тебя он использовал, как хотел, и ты понимал, что происходит, поэтому не смотри на меня так…

Сюзанна продолжала захлебываясь говорить одно и то же, и я уже боялся, что с ней начнется истерика, но я знал, что завтра она опять будет прежней Сюзанной. Правда, она не перестанет быть сумасшедшей, но хотя бы будет спокойнее относиться к тому, что случилось сегодня.

Я притянул ее к себе и стал перебирать пальцами ее волосы. Она перестала бормотать и посмотрела на меня. Ее зеленые кошачьи глаза смотрели прямо мне в душу, в них была небесная чистота.

— Я сделала это потому, что этого не смог сделать ты, Джон, — сказала она. — Я хотела возвратить тебе твою поруганную честь. Это следовало сделать тебе. Ты поступил правильно, когда не дал ему умереть, но потом ты должен был убить его.

Возможно, если бы мы жили в другом веке или в другой стране, она была бы права. Но не в нашем веке и не в нашей стране. Хотя, наверное, подобно Фрэнку Белларозе и подобно Сюзанне, мне следовало действовать, основываясь на самых примитивных инстинктах, исходя из опыта пятидесяти тысяч лет существования человечества. Вместо этого я рассуждал, философствовал, думал о высоких материях, а мне надо было всего лишь прислушаться к своим чувствам. А ведь они всегда шептали мне: «Он — угроза твоему существованию. Убей его».

— Поцелуй меня, — попросила Сюзанна, подставляя мне свои восхитительные пухлые губы.

Я поцеловал ее.

Она спрятала голову у меня на груди и всплакнула, затем отошла в сторону.

— Ну, — сказала она сухим, холодным тоном, — а теперь в тюрьму. Я хочу быть завтра на свободе, советник.

Я улыбнулся.

— Скажи мне, что ты любишь меня, — потребовала она.

— Я люблю тебя.

— А я всегда любила тебя, Джон. И всегда буду любить.

— Я знаю.

Женщина-полицейский приблизилась к нам, вежливо взяла Сюзанну за руку и повела ее к выходу.

Я, не отрываясь, смотрел ей вслед, но она ни разу не обернулась. Сознавая, что являюсь объектом внимания всех присутствующих в вестибюле, я решил как можно быстрее уйти и не мешать им заниматься своим делом.

Я направился на заднее крыльцо, чтобы, как и обещал, забрать Занзибар. Мои шаги гулким эхом отдавались в пустом вестибюле. Краем глаза я заметил, что тело Белларозы, покрытое, все еще лежит на прежнем месте. Фрэнка Белларозу окружали люди, у которых он вызывал сейчас живой интерес: фотограф, двое лаборантов и коронер.

Когда я проходил мимо тела, мое внимание привлек какой-то предмет справа от меня. Я остановился и с любопытством уставился на него. Им оказался большой мольберт с укрепленной на нем картиной в лакированной раме — очень красивой раме, надо сказать. Здесь был изображен полуразрушенный вестибюль «Альгамбры». Картина, была написана мастерски, возможно, это была лучшая работа Сюзанны. Впрочем, я не разбираюсь в искусстве. С разбитого стеклянного потолка на вестибюль лились потоки солнечного света, на стенах живописными пятнами белели куски оставшейся штукатурки, по колоннам вился дикий виноград, из вздыбившегося пола поднималась буйная растительность. Но в этом сюжете я видел не романтический взгляд на распад творения человеческих рук, а отражение распада, царившего в душе творца картины, не ушедший навсегда мир былой славы, а разрушенный мир некогда крепкого душевного здоровья. Но что я могу знать о человеческой психологии? Я размахнулся и со всей силы ударил кулаком по холсту — картина и мольберт полетели на пол.

Глава 38

Наступил январь, дни стояли холодные и короткие. Стрелки часов еще только приближались к четырем часам пополудни, но уже почти стемнело; однако мне яркий дневной свет был ни к чему.