Королева Виктория - Филипп Александр

К счастью, Дизраэли умел пускать отравленные стрелы еще более виртуозно, чем его противник. Либерал лорд Грэнвилл объяснял королеве: «Лорд Биконсфилд и мистер Гладстон оба люди незаурядного таланта. Однако антипатия, которую они испытывают друг к другу, гораздо сильнее той, что обычно испытывают друг к другу общественные деятели, не сходящиеся во взглядах. Нет ни одного другого политика, про которого лорд Биконсфилд осмелился бы сказать, что его поведение хуже, чем поведение организаторов массовой бойни в Болгарии. Короче говоря, он легко мог вывести из себя человека, обладающего таким бешеным темпераментом, как у мистера Гладстона».

Консерваторы только что дважды выиграли частичные выборы. Премьер-министр счел этот момент более чем удачным для роспуска палаты общин. В свои семьдесят с лишним лет Гладстон «не имел больше политического будущего», предрекал Диззи.

Увы, агитпоезд его противника восторженно встречали толпы народа, доведенного до крайности неурожаями последних шести лет. Один из богатейших людей Шотландии, лорд Роузбери, организовал избирательную кампанию либералов на американский манер, с мегафонами и транспарантами: в общей сложности было проведено тридцать митингов, в которых приняли участие восемьдесят пять тысяч человек, причем двадцать тысяч из них собралось на одном из самых крупных митингов в Эдинбурге.

Королеву возмущали эти новые «методы янки». По какому праву мистер Г обращается напрямую к нации? Он что, вообразил себя государем? «Я никогда больше не буду иметь дела с мистером Г. У меня не осталось ни капли доверия к нему после его ужасного и вероломного поведения в последние три года», — писала она леди Эли. Она оповестила весь двор, что «никогда не сможет» предложить пост премьер-министра этому «наполовину безумному революционеру, который не замедлит все разрушить, чтобы самому стать диктатором».

Она завидовала его популярности и вела себя столь же предвзято, как и в начале своего царствования. Но теперь она была на стороне консерваторов и их имперской политики. Дизраэли был частично в ответе за этот крен, против которого всегда боролись Альберт и Штокмар. Премьер-министр попросил королеву открыть очередную парламентскую сессию, чтобы оказать поддержку его правительству: «Будет сделано все возможное, чтобы не слишком утруждать Ваше Величество».

В разгар избирательной кампании, в День святого Валентина, Виктория послала ему открытку, на которую он ответил следующим образом: «Ах, как бы он хотел подобно этому юному Валентину с очаровательной картинки, упавшей на него сегодня утром с розового облака, растянуться на солнечном пляже! Валентин, должно быть, мечтает о будущем, мечтает о своих юных возлюбленных... А граф Биконсфилд находится даже не на закате своего существования, а уже в сумерках после заката. Он ведет беспокойную жизнь, полную забот. Однако эта жизнь не лишена романтического очарования, поскольку он посвящает ее служению существу, которое более всего на свете достойно любви».

Какое счастье для государыни, когда ее так любят, нежат и всячески поддерживают. И какая деликатность в тот самый момент, когда в Глазго ужасный мистер Г провозгласил наступление новой эры социальной справедливости и независимости народов! Восторженная толпа собралась послушать его при свете факелов. «Темные люди думают, что смена правительства принесет им хорошие урожаи и подъем производства», — горячилась Виктория в письме к Вики.

Увы, со всех концов империи поступали тревожные новости! После зулусов афганцы вырезали английский гарнизон в Кабуле, одним из первых пустив в расход представителя ее величества в Афганистане Луи Каваньяри. И опять за афганцами стояли русские! И многие англичане стали думать, что у Лондона иссякли силы и он не в состоянии уже играть роль эдакого нового Рима, за что всегда боролся Пальмерстон. Имперская политика обходилась слишком дорого, она требовала больших человеческих жертв и денег налогоплательщиков.

В отличие от Гладстона постоянно болевший Дизраэли не мог уже подниматься на трибуны, чтобы защищать империю. А Виктории нужно было отбыть в Дармштадт на конфирмацию Виктории и Эллы, старших дочек Алисы. Она чувствовала себя обязанной заменить в этот день девочкам мать. И в Баден-Бадене, где она выкупила шале Феодоры, Браун принес ей телеграмму, сообщавшую «ужасную новость»: либералы одержали победу с самым большим перевесом голосов за все время ее правления. В своем дневнике она записала: «Я рассматриваю падение нынешнего правительства как огромное несчастье для общества». Дизраэли писал ей: «Расставание с Вашим Величеством вещь для меня почти невыносимая». В порыве чувств Виктория попросила его перестать обращаться к ней как к величеству и во множественном числе: «Я не знаю, как отблагодарить вас за ваше трогательное письмо, излишнюю формальность которому придает лишь обращение в третьем лице... я очень рассчитываю на то, что вы останетесь моим другом, к которому я всегда смогу обратиться и на которого всегда смогу положиться. Надеюсь, что в воскресенье утром вы приедете в Виндзор, проведете там весь день, отужинаете с нами и останетесь ночевать во дворце».

Но кем заменить этого незаменимого друга? Лордом Грэнвиллом, который голосовал против ее титула императрицы? Лордом Хартингтоном, лидером либеральной партии? Напрасно Диззи называл его «Харти-тарти», именно ему она отдавала предпочтение. Но Гладстон не соглашался на другой пост, кроме поста премьер-министра. Королева ссылалась на расстроенные нервы, уверяла, что окончательно сляжет, даже грозила отречением от престола, все было напрасно. Ей пришлось смириться не только с назначением этого «полусумасшедшего», но и с введением в правительство двух ярых республиканцев: Дилка, который заявлял, что Англия прекрасно может обойтись без монархии, и Чемберлена, демонстрировавшего не меньшую враждебность к короне. Чемберлен был сыном богатого промышленника и мэром Бирмингема. Королева потребовала от обоих письменных извинений за их дерзкие высказывания. А затем, сочтя это недостаточным, повторного покаяния. В этом правительстве ее «единственным, непредвзятым и искренним другом» был герцог Аргайлл, свекор Луизы.

Гладстон немедленно пошел в наступление. Во время избирательной кампании он обещал провести реформу избирательной системы. Солсбери, лидер консерваторов, требовал перераспределения мест в парламенте, чтобы его партия не растворилась в огромной массе либералов или радикалов. Но перепуганные члены палаты лордов отклонили закон о реформе. «Пэры идут против народа! — кричали рабочие и предлагали: — Разгоните их или заставьте подчиниться». В своей «Иоланте», принесшей им очередной успех, Гилберт и Салливан заставляли смеяться переполненные залы над словами: «Палата лордов ничего не делает, но делает это хорошо». Вышедший на улицы народ ополчился против этой палаты с передававшимися по наследству местами, которую называл «памятником древности» и «музейной рухлядью». Виктория напомнила Гладстону, что социализм совсем не означает революцию: «Положение монарха было бы абсолютно невыносимым, если бы не существовало равновесия сил и сдерживающей власти! Королева никому не собирается уступать... и она требует, чтобы мистер Гладстон обуздал, как он умеет это делать, своих слишком рьяных и агрессивных коллег».