Большая родня - Михаил Стельмах

На леваде фыркнул конь, спустя время к нему подошел мужчина, на какую-то минуту-две тени слились в одну, и уже всадник помчал к дороге.

«Ориентир номер один эксплуатирует технические возможности ориентира номер два» — улыбнулся Олексиенко.

Укоротились тени деревьев, над ними, покачиваясь, проползали отяжелевшие тучи, покрывали пятнами влажную землю.

Из хаты Горицвета вышел Иван Васильевич, во дворе простился с Югиной и Евдокией. Спросонок вздохнула калитка, и уже Иван Васильевич, затаптывая живой подорожник, подходит к машине.

— Сергей, полный!

— Есть, полный! На базу?

— На базу.

За селом — пшеницы, пшеницы. Волнительная привлекательность искристой перспективы и беспрерывное строгое движение по дороге, без огней, без гула, без песен. За серым пауком дорог распластался противотанковый ров. Быстро, с размаха приближается лес, как приближается только ночью. Машина извивалась по травянистым просекам, перемалывая ветки сухостоя, обсеиваясь синими ягодами росы. И вдруг:

— Стой!

Две фигуры с ружьями перегородили тесную кривобокую дорогу. Иван Васильевич выскакивает из кабины.

— Товарищ Новиков здесь?

— Здесь, наш комиссар.

— Машины приезжали?

— Приезжали, и Геннадий Павлович, хоть сколько было работы, не пустил их в леса — на опушке разгружали.

Один партизан ведет Ивана Васильевича в глубь леса. Их еще раз останавливают, потом на дорожке появляется фигура Геннадия Павловича Новикова, его смуглое лицо, усеянное каплями пота, черные волосы крылом нависают над упрямо подобранной бровью.

— Колдуют полуночники? — здоровается Иван Васильевич.

— Колдуем и, кажется, неплохо.

— Увидим.

— Это как сказать…

— Сомневаешься? Вижу, хвалиться умеете.

Иван Васильевич уверенно идет к тому месту, где была заложена дополнительная материальная база. Вот и граб, осанистый, что, кажется, не растет, а врастает в землю: вот и заросли волчьего лыка; вот и волшебный занавес берез, останавливающий чернолесье перед низиной. Но где же база? Иван Васильевич наклоняется, проводит рукой по траве. Даже комочков земли нет. За ним пристально следят глаза нескольких партизан хозяйственного взвода.

— Место базы не изменили?

— Такого распоряжения не было.

— В самом деле, наколдовали, — Иван Васильевич еще раз кружит вокруг небольшого участка, останавливается, беспомощно разводя руками.

— На коне еду и коня ищу, — не скрывает радости Новиков. — На самой базе грибом стоишь, Иван Васильевич.

— Ну, вот видишь, а говорил — не отыщу, — оправдывается, и короткий смех выкатывается на лужайку. Вдогонку за ним идут Новиков и Кошевой.

— Областное аптекоуправление подводит нас.

— Завтра непременно медикаменты прибудут. Сам Павел Михайлович Савченко разговаривал с управленцами.

— Он тоже на подпольной работе остается? — прошептал Новиков, будто кто-то мог услышать.

— Да.

— Богатейший опыт имеет человек.

— У него на что ни кинь — опыт есть.

— Книги бы человеку писать.

— И что его в последнее время, перед самой войной, заинтересовало — это проблема обогрева Сибири внутренним теплом самой земли. «Север большевики так укроют исполинскими теплицами, как наша лесостепь укрыта лесами».

— Подрывники вернулись из города?

— Прибыли.

На дереве спросонок тьохнула птичка, обрываясь с ветки, зашуршала листвой, снова нашла гнездо и утихомирилась.

— Тол привезли?

— Очень мало. Сегодня, Геннадий Павлович, не приезжай проводить политинформацию. И так работы у тебя хватает, пока трясца трясет нашего хозяйственника.

— Нет, приеду. Ночь какая… Как песня. И на фронт тянет.

— Так и меня тянуло. А теперь — новая работа, новые заботы. Всей душой входишь в нее, и уже так кажется, что ты сам ее выбирал, как в молодости выбирают жизненный путь.

— Узнаю тебя, Иван Васильевич, — коротко засмеялся Новиков. — Дорогая это черта в человеке. — Подошли к машине.

— Ехать по азимуту шестьдесят градусов? — отделился от дерева Олексиенко.

— Верно, Сергей.

— Привет Недремному и Сниженко.

Машина пошла к месту дислокации партизанского отряда. Из низины повеяло прохладой. Сбоку послышались выстрелы.

— Близко стреляют.

— Нет, далековато, Сергей. Эхо обмануло тебя.

— И это надо учесть.

Партизанский отряд не спал. Штаб одобрил предложение Алексея Дмитриевича Недремного: каждую ночь проводить занятия по тактике партизанской борьбы. Скорость марша, скрытость сосредоточения, неожиданность нападения, особенности ночного взаимодействия, связи, стрельбы, ориентирование, — все это разрабатывалось по строго продуманному и одобренному райкомом плану и скреплено подписью. Самыми трудными для партизан были первые ночи обучения: и командир отряда Недремный, и начальник штаба Сниженко никому не давали согреть место на скользкой от росы траве.

Сначала машину окружают снайперы. Они только что закончили занятие по стрельбе. Потом подходят Недремный и Сергиенко.

— Как учеба, Алексей Дмитриевич?

— Втягиваемся.

— Который сейчас час? — спрашивает Иван Васильевич молчаливого снайпера, у которого на груди висит карабин.

— У меня часов нет.

— Определяйте по луне.

— Не точно?

— Лучше точно, — улыбается Иван Васильевич. Снайпер прикидывает расстояние полной луны от земли.

— Должно бы, Иван Васильевич, до полчетвертого дотянуть.

— Ровно три часа, — смотрит на часы Сергей Олексиенко.

Разговаривая, Иван Васильевич обходит лагерь, присматривается к каждой мелочи, будто он впервые прибыл сюда.

В тени светятся точки папирос, низом стелется гул.

— Петр, тебе не холодно?

— Мне на нашей земле никогда не холодно.

— Он минеральным удобрением повышает под собой температуру грунта, — безапелляционно объясняет переливчатый тенорок.

— Отозвалась хата-лаборатория.

— О Петр, Петр, — с преувеличенным трагическим укором звенит тенорок, декламируя известные слова Наталки Полтавки, и смех разбрызгивается вплоть до дежурного.

— Спите мне тамечки! — мягко звучит подольский говор.

— Лишь бы не тутечки, — невинно бросает тенорок. — Сейчас буду спать.

На крохотной полянке в рамке теней колышется озерцо лунного сияния. Здесь командиры и Кошевой наклоняются над картой-пятиверсткой, разбирая подробную записку Сниженко о развертывании диверсионной работы на железной дороге. Вверху, задыхаясь, проплывают на восток бомбардировщики.

— Понесло заразу! — отозвался сердитый голос из глубины лагеря.

— Высоко летает.

— Да низко будет садиться.

— Это верно, братцы.

— Может вы бы уже спали?

— А мы еще к девчатам не ходили! — И снова смех.

Потом какая-то минута абсолютной тишины. И вдруг:

Взвейтесь, соколы, орлами,Полно горе горевать.

Переливчатый тенорок, негромко трепеща, сразу же берет за душу. Несколько голосов, оберегая, догоняют его и вместе, в лад, поднимаются над лесом, перевитым лучами.

То ли дело под шатрамиВ поле лагерем стоять.

— Молодость! — Иван Васильевич потеплевшим взглядом смотрит на Сниженко и Недремного.

Высокий лоб Сниженко нахмурен, обвит неотложными заботами. На бледном худощавом лице рабочего резкой тенью чернеет шрам — след гражданской войны, на темных устах — родительская улыбка.

«Свою молодость вспомнил» — догадывается Иван Васильевич. Он очень обрадовался, когда обком КП(б)У порекомендовал командиром отряда Алексея Недремного, который до двадцатого года воевал на Подолье, а в тридцатых годах работал двадцатипятитысячником и не лучше ли остальных знал все дороги и тропинки их района.

— Взрывчатки, взрывчатки маловато, Иван Васильевич, — Сниженко освещает электрическим фонариком на карте узелок дорог.

— Ежедневные встречи и прощания.

— Должны быть ежедневными, — еще больше мрачнеет Сниженко. — Тыкву под этот узелок не подложишь.

— Завтра, верней — сегодня, немного поправим наши дела.

— Как, Иван Васильевич? — надежда, радость и недоверие переплетаются в голосе Сниженко.

— Вчера был в штабе стрелковой дивизии. Начальник политотдела взялся нам помочь.

— Малыгин?

— Малыгин.

— Тогда будет дело, — веселеет Сниженко. — Как бы еще к артиллерийской бригаде подобраться? Эх, если бы меня хоть на один день начальником артобеспечения назначили.

— Тогда артиллеристы даже без НЗ остались бы, — бросает Недремный.

— Виктор Иванович, если к тебе обратится Дмитрий Горицвет, принимай его в отряд.