Большая родня - Михаил Стельмах

— Тогда артиллеристы даже без НЗ остались бы, — бросает Недремный.

— Виктор Иванович, если к тебе обратится Дмитрий Горицвет, принимай его в отряд.

— С радостью. Настырный мужичонка. Снайпер и саблей удивительно действует. Как его здоровье?

— Еще недели две поваляется в постели.

Издали застучали подковы, проснулось эхо, все громче выверяя свой бодрый голос. Потом чей-то окрик останавливает шум коня и эха.

— Иван Васильевич, вас разыскивают. Посильный! — отозвался из-за деревьев голос часового.

— Корниенко?

— Корниенко.

— Пропускай! — приказал Недремный.

Наступая на тень, появился посыльный.

— Иван Васильевич, весь детдом до последнего человека посажен в эшелон. В одиннадцать пятнадцать эшелон отправился в соответствии с маршрутом.

— Вот и хорошо. Бомбардировка станции была?

— Была. Раскрошили левое крыло вокзала. Еще вам есть телеграмма от заместителя директора МТС, — подал вчетверо сложенную бумажку.

Кошевой громко прочитал: «Успешно движемся собственным ходом тчк предложенный маршрут оправдал ожидания привет Кабиш».

— Что в райкоме?

— Работают, Иван Васильевич.

— Ко мне есть люди?

— Да. Из самых отдаленных сел пришли. Мороз и Кириченко. Мороз такую бучу поднял, аж слушать противно: почему ему не дают скот для выезда. Хочет с собою забрать все хозяйство, все бебехи и пашню. Раньше вроде ничего человек был, а теперь проявил себя всяким таким элементом.

Иван Васильевич с удовлетворением посматривал на возмущенное лицо посильного. Колхозников Мороза и Кириченко, умных, преданных и трудолюбивых, райком оставил для подпольной работы — связистами. Вот они теперь и начали играть «всяких таких элементов с единоличными пережитками». В особенности придирчивым показал себя Мороз.

— Еще дашь мне лошадей и волов, — люто грозил своему председателю колхоза.

— Дождешься!

— И таки дождусь!

— Когда рак свистнет, — презрительно отвечал тот, отворачиваясь от Мороза.

— Я тебя свистну, так свистну, что и в области узнают. Непременно в райпартком пойду! Там найдут на некоторых председателей управу… Свистун!

И Мороз в соответствующее время таки пошел в райком, чтобы, конечно, встретиться с Иваном Васильевичем.

Начинало светать. Ширился, светлел и розовел лес. Иван Васильевич, направляясь навстречу заре, пошел к машине. Новый день, новая работа ждали его, и наибольшая — по проверке и отбору кадров для подполья.

XІІІ

Просторный строгий кабинет, портреты вождей, две карты и стопки книг. На обклеенных бумажными полосами окнах золотится солнечная пыльца, за окнами ветер нагоняет на выгоревший горизонт неповоротливые плоты белых облачков.

Перед Павлом Михайловичем Савченко нет ни одного из ежедневных донесений райкома. И только небольшой кусок бумаги с кургузыми строками каких-то иероглифов. Но Павел Михайлович не обходит ни малейшего вопроса подготовки подполья в районе.

Говорит тихо, не спеша, из-под припухших от бессонницы век пристально смотрят горячие искрящиеся глаза. Вспоминается работа подпольных организаций в царской России и во время гражданской войны, приводятся примеры, фамилии и ни слова о себе.

— Бюро обкома в основном удовлетворено вашей работой. Подготавливаться пришлось быстро, но это не внесло растерянности в стиль вашей работы. Хорошо, что не обошли даже вопросов быта. Нам кажется: вы меньше подумали над тем, как может работать большевистская печать… Почему-то всех лучших рабочих типографии забираете в партизанский отряд. Непременно надо одного-двух сотрудников оставить для подпольной работы в городе. Может им придется работать в фашистской типографии… Как Тодось Опанасенко?

— Хорошая кандидатура, — удивленно глянул Иван Васильевич на Савченко.

— В обкоме тоже так думают. Поработай с ним. Связиста подбери… А вот художника вы напрасно не взяли в отряд.

— Хлипкий он очень.

— В борьбе окрепнет. Посоветуй физкультурой заниматься. Мы с тобой также не Геркулесы. Может придется сделать его специалистом по подделке документов. Видел, какие он клише и портреты вырезает из линолеума?

— Видел, Павел Михайлович.

Снова звонят.

— Савченко слушает… Приезжайте в четыре часа… Конечно, утра. — Павел Михайлович кладет трубку и продолжает: — Не советуем членам подпольного райкома иметь по несколько связистов. Опасно оставлять лишние следы. Эта ошибка помогла гестаповцам напасть на след и уже в феврале этого года арестовать весь состав первого подпольного ЦК Чешской компартии, у Ивана Васильевича губы невольно сжались в одну полоску. — Следует также подумать, чтобы на явочных квартирах для подпольщиков были продовольствие, одежда, обувь. Вот пока и все.

— Спасибо, Павел Михайлович.

— Спасибо не отбудешь, — привядшие губы Павла Михайловича складываются в приязненную улыбку.

— Работой буду отбывать. И как это я допустил такую оплошность с печатниками?

Савченко поправил рукой седые волосы.

— Наверно, потому, Иван Васильевич, что твоему поколению не приходилось, как корню, входить в грунт. Вы буйным зелом на свободной земле вырастали, свободным воздухом дышали, свободно творили. А о подполье только в книжках читали. И то как историю или увлекательное произведение…

Над городом пронзительно завыла сирена. Савченко и Кошевой медленно вышли на замершую улицу. Вокруг затрещали зенитки, над самой головой тесным строем прошло несколько бомбардировщиков и недалеко от них начали распухать розовые береты разрывов.

— Снова на железную дорогу.

В воздухе зарябели небрежно сброшенные бомбы. Тяжело загудела, вздрогнула земля и подбросила вверх серый занавес развороченных домов. Беспокойный занавес сразу слился с громоздкими покалеченными сооружениями туч. Над этим беспорядком черным крестом застыл одинокий самолет, задрожал, дотягиваясь жалом вверх, и, неуклюже перевернувшись, пошел вниз, волоча за собой угарный хвост.

— Туда тебе и дорога! — вырвалось у Ивана Васильевича.

— Еще один заходит.

Этот спикировал на центр города. Въедливо нарастало визжание бомб. Оглушительные взрывы. Темное кипение земли. И сразу же, как факелы, в саду запылали густые яблони. Огонь хищным зверем побежал по стволам, рвал и расщеплял их, кружил в кронах, устилая землю краснобокими почерневшими плодами.

— Как работу человеческую калечат, — к Савченко и Кошевому подошел с карабином в руках пасмурный Олексиенко. — Однако, зенитчики одного скосили.

— Ну, езжай, Иван Васильевич. Желаю успеха, — простился Павел Михайлович и пошел в обком.

Машина, петляя горячими, задымленными улицами, вылетела на расшитое предвечерними тенями шоссе. Не проехали и десяти километров, как Олексиенко резко затормозил, не доезжая до разъезда.

— Иван Васильевич, кажется, десант! — с карабином выскочил на дорогу. Лицо его побелело, морщины поползли вверх.

Из облачного неба отряхивались облачка парашютов. Иван Васильевич, на ходу вынимая пистолет, бросился к разъезду. Гнев и злость так заклекотали, что он сначала ничего не видел, кроме надутых ветром шелковых зонтиков; на них неуклюже болтались черные фигуры диверсантов.

— Сергей, во весь дух к разъезду. Пусть позвонят в город. Дай карабин!

— Я сейчас! — меняются оружием, и Сергей большими прыжками летит к сказочно крохотному домику-грибку.

Иван Васильевич уже не видит парашютов — перед ним только черные пятна. Это и есть враг.

«Только бы не промазать» — поднимает карабин, задерживает дыхание, видя, как болтаются ноги диверсанта.

Небольшая отдача в плечо, звон в ушах — и парашютист обмяк, как тряпка.

Теперь Иван Васильевич более спокойным зрением видит, как по полю бегут колхозники с дробовиками, берданками, а то и просто с топорами, вилами или палками. С другой стороны заходят бойцы истребительного батальона.

Еще навел карабин на горбатого — с рацией за плечами.

— По-снайперски! — яростный окрик Олексиенко. — Дадим им сейчас жизни! — Он, прищуриваясь, поднимает пистолет, и сразу же после выстрела на пшеницу брызнула кровь.

Поле все чаще отзывается стрельбой, теснее сжимается живое кольцо. Но часть парашютистов успела спуститься на поле, и автоматные очереди уже скашивают наклонившийся стебель.

Иван Васильевич вместе из Олексиенко бросается к груше-дичке, стреляя в то место, где волнуется жнивье. Резкий окрик взметнулся около дерева. Над колосьями, как над водой, поднялись дрожащие руки с автоматом, еще откликнулась очередь, завизжали пули, и Кошевой, пошатнувшись, склонился на Сергея.

— Иван Васильевич! Иван Васильевич! — глаза у парня наливаются ужасом, на виске трепещет разбухшая вена.