Омут памяти - Александр Яковлев

Машина травли, запущенная КГБ и аппаратом ЦК, продолжала работать с нарастающим накалом. Многие писатели демонстрировали свой аморализм и невежество, но далеко не все. 25–27 октября состоялись собрания московских, я бы сказал, "офицеров душ". На них обсуждался вопрос "О действиях члена Союза писателей СССР Б. Л. Пастернака, несовместимых со званием советского писателя". Поликарпов докладывает в ЦК, что "все выступавшие в прениях товарищи с чувством гнева и негодования осудили предательское поведение Пастернака, пошедшего на то, чтобы стать орудием международной реакции", что "партийная группа приняла единодушное решение вынести на обсуждение Президиума Правления Союза писателей резолюцию об исключении Пастернака из членов Союза писателей СССР".

О заседании Президиума Правления Союза писателей СССР Поликарпов в те же октябрьские дни пишет следующее:

"…Присутствовало 42 писателя… Не приехали на заседание 26 писателей. Из числа неприехавших… не были по болезни тт. Корнейчук, Твардовский, Шолохов, Лавренев, Гладков, Маршак, Тычина; находятся в заграничной командировке тт. Бажан, Эренбург, Чаковский; на лечении в санатории тт. Сурков, Исаковский; по занятости служебными делами т. Лацис; без указания причин тт. Леонов и Погодин. Не пришел также сказавшийся больным личный друг Пастернака писатель Всеволод Иванов. Сам Пастернак на заседание не явился, сославшись на болезнь. Он прислал в Президиум Союза советских писателей письмо, возмутительное по наглости и цинизму. В письме Пастернак захлебывается от восторга по случаю присуждения ему премии и выступает с грязной клеветой на нашу действительность, с гнусными обвинениями по адресу советских писателей. Это письмо было зачитано на заседании и встречено присутствующими с гневом и возмущением…

На заседании выступило 29 писателей. В числе выступавших — видные беспартийные писатели тт. Тихонов Н.С., Соболев Л.C., Николаева Г.Е., Панова В.Ф., Ажаев В.Н., Чуковский Н.К., Антонов С.П. Выступавшие в прениях… разоблачали и гневно осуждали предательское поведение Пастернака… Говоря о морально-политическом падении Пастернака, его клеветническом сочинении, беспартийный писатель В. Ажаев заявил: "Мы с гневом и презрением осуждаем это враждебное нашему социалистическому делу и художественно убогое, копеечное сочинение…" Беспартийная Г. Николаева, характеризуя предательские действия Пастернака, заявила: "Я считаю, что перед нами — власовец…" В очень резких тонах говорил беспартийный писатель Н. Чуковский о враждебной сущности Пастернака…

Присутствовавшие на заседании писатели единодушно приняли решение об исключении Пастернака из членов Союза советских писателей…"

Комментировать ход этого балагана нет нужды. Пожалуй, следует обратить внимание только на список не явившихся на собрание.

Письмо Пастернака известно, оно опубликовано. Но хотел обратить внимание читателя на последние строки письма. Борис Леонидович пишет:

"Я жду для себя всего, товарищи, и вас не обвиняю. Обстоятельства могут заставить вас в расправе со мной зайти очень далеко, чтобы вновь под давлением таких же обстоятельств меня реабилитировать, когда будет уже поздно. Но этого в прошлом уже было так много!! Не торопитесь, прошу вас. Славы и счастья вам это не прибавит".

Во время разгула бесовщины вокруг Пастернака я учился в США, в Колумбийском университете. На витринах книжных магазинов всюду "Доктор Живаго". В университете только и разговоров об этом. Прочитавшие книгу студенты и преподаватели подходили ко мне и просили показать строки или страницы, за которые преследовали писателя. Я прочитал "Доктора Живаго" в английском переводе. Должен честно признаться, роман не произвел на меня ожидаемого впечатления. Такое ощущение, что об этих метаниях русской интеллигенции я уже где-то читал. Я ожидал от Пастернака, после его поэтических творений и гениальных переводов Шекспира, чего-то более мощного. Но это, как говорится, дело индивидуальное. А вот антисоветчины, власовщины там просто невозможно было обнаружить и днем с огнем.

После расправы с Пастернаком наступила очередь Гроссмана. В 1961 году по доносу "братьев-писателей" агенты КГБ нагрянули с обыском в его дом. У писателя конфисковали рукопись романа "Жизнь и судьба". До последнего листочка. Даже копирку и машинописную ленту унесли. А роман, спустя почти тридцать лет, все же вышел в свет. Один экземпляр рукописи спасли друзья писателя.

Летом 1961 года арестовали Осипова, Кузнецова и Бокштейна, активных участников литературных встреч у памятника Маяковскому в Москве. Они были осуждены по ст. 70 УК РСФСР ("Антисоветская агитация и пропаганда, направленные на подрыв или ослабление Советской власти"), Осипов и Кузнецов получили по 7 лет лагерей, Бокштейн — 5. Отправлен в ссылку Иосиф Бродский, будущий Нобелевский лауреат. Оказались за границей неугодные властям режиссеры Тарковский и Любимов, писатель Некрасов, виолончелист и дирижер Ростропович.

В сентябре 1965 года по записке КГБ подверглись аресту писатели Синявский и Даниэль, "вина" которых заключалась в том, что они, подобно Пастернаку, опубликовали свои произведения на Западе. Памятуя о судьбе своего предшественника, они печатались под псевдонимами — Абрам Терц и Николай Аржак. Их действия КГБ квалифицировал как "особо опасное государственное преступление" и предложил предъявить им обвинение по ст. 70 УК РСФСР. Верховный суд СССР в феврале 1966 года приговорил Синявского — к 7, а Даниэля — к 5 годам лагерей строгого режима.

Этот процесс курировал лично Суслов. Перед судом он позвонил мне — я тогда работал в отделе пропаганды — и сказал, что я должен постоянно находиться на процессе и координировать там всю информационно-пропагандистскую работу. Я долго отнекивался. Ссылался на то, что проблемы литературы находятся в ведении отдела культуры, а не отдела пропаганды. Говорил также, что не в курсе всего этого дела, ничего не читал из написанного Синявским и Даниэлем. Наконец Суслов согласился с моим предложением направить туда работника отдела культуры Мелентьева. Перед этим вместе с отделом культуры я подписал рутинную в подобных случаях сопроводиловку к записке КГБ. В ней предлагался порядок освещения процесса в печати. Слава богу, ничего вразумительного напечатано не было. Сегодня я сожалею, что тогда не нашел времени хотя бы раз побывать на суде. Игорь Черноуцан и Альберт Беляев (из отдела культуры) говорили мне потом, что суд произвел на них впечатление мерзкого спектакля — глупого и вульгарного. Доходило до меня и то, что Суслов выражал свое недовольство слабой эффективностью этой акции.