Жизнь волшебника - Александр Гордеев

бы ещё бедолаге притулиться? Смотрит – на заборе

объявление: в музыкальное училище требуется преподаватель. Пошёл. А там спрашивают: «На

чём играть можешь?» «Да я на чём хошь сыграю», – говорит. «Ну, а знаешь чем, например, скрипка

отличается от контрабаса?» Думал он думал, чесал затылок, чесал, всю свою башку до такой же

лысины, как у меня и у Карги, стёр. «Однако, – говорит, – контрабас горит дольше…»

Все смеются. Лишь Каргинский серьёзно и неодобрительно качает головой. И уже одно это его

осуждение тоже смешно.

– А я вот тоже всё думаю, – с какой-то шутливой угрозой произносит он, – почему же это

контрабас горит дольше…

– Так в нём же дров-то больше… – с наивным видом подсказывает Андрей.

– А-а, так вот оно в чём дело… – так же наивно соглашается Каргинский.

Эту их ядовитую игру прерывает Митя.

– Да уж, создал Бог трёх ударничков: милиционера, кочегара, да пожарничка, – говорит он,

ковыряясь спичкой в своих полусъеденных зубах.

– Ты, Ельников, над своей профессией не изгаляйся! – повышает голос Каргинский. – Тоже,

нашёл с кем нас сравнивать!

– Суп уже остыл, – тут же глядя в сторону, сообщает Митя. – Сколько звать можно?

Ну, это уже совсем другое дело, хотя никто не помнит, чтобы их звали. Все поднимаются, идут

на кухню, увлекая за собой и новенького. Роману неудобно, но его и слушать не хотят.

Варево дымится в большой кастрюле, куда Митя, не сортируя, свалил всё, принесённое

мужиками: там и свинина, и говядина, но больше всего утятины – самого доступного мяса в

здешних магазинах. И тут-то Роман наконец (не считая памятного визита в столовую) наедается

так, как в Выберино ещё не наедался.

– А что, вкусно, – говорит Сергей, уже облизывая ложку, – вот если бы только эту утятину

поджарить…

– Я даже знаю, как, – подсказывает Андрей.

– Как?

– Так на твоей электросковородке, мощностью один киловатт, сто двадцать пять ватт. Той

самой, которой ты нам уже всю плешь проел.

– Точно, – соглашается Сергей, – вот это прибор так прибор… И, главное, знаете что?

– Ой, да может быть, уже хватит про эту твою сковородку, а? – просит и Арсеньевич.

После обеда к Роману, помыв посуду, подсаживается Митя с клетчатой шахматной коробкой.

– Давай, что ли, партейку…

Ну, это ещё куда ни шло: почему бы и не вспомнить уроки Ивана Степановича? Однако уже с

первого хода Роман понимает, что Митя играет лишь потому, что знает, как ходит та или иная

фигура.

– Зачем ты ставишь сюда? – подсказывает он ему в одном месте. – Ты же теряешь ферзя.

182

Переходи.

Митя с отчаянием и всерьез бьёт себя по лбу, но переставить фигуру отказывается – это

кажется ему не честным. Тогда Роман хода через два, тоже якобы по недосмотру, ставит под удар

своего ферзя. Митя отказывается брать, чтобы не обидеть противника. Роман настаивает. Митя

берёт, но с таким огорчением, будто наносит оскорбление.

Митя Ельников старше Романа едва ли не в два раза, но Роман почему-то сразу, без всяких

сомнений, называет его Митей. По-другому просто не выходит. Как раз Митю-то они с Ниной и

видели в день приезда у магазина, когда тот удивил их спокойным, философским ожиданием

машины с хлебом. Митя – мужик с сильными ногами, с большими руками-лапами, с маленьким

лицом, словно доставшимся от другого человека. Это лицо некоего пожилого ребёнка: чистое, с

тонким носом, но с чёрными, как сгоревшие спички, зубами. Работая пожарным уже с десяток лет,

Митя так и не перестаёт стесняться пассивности своей профессии, слывя по этой причине самым

исполнительным бойцом пожарной части. Домино он тоже сторонится: ему кажется глупым всего

лишь подставлять костяшки так, чтобы они совпадали по числу точек. А за шахматами, как он

выражается, «разрабатывается голова», потому что думать тут нужно «глубокоумно», то есть, до

самого дна своих мозгов. В пожарной части работает уборщицей его жена Настя, маленькая

женщина, кажущаяся рядом с ним жеребёнком. Вообще-то, по штату уборщицы в пожарной части

не полагаются, и потому Настя оформлена бойцом, так что пожарные, посмеиваясь, называют её

иногда «бойцом Ельниковой». Понятно, что Митя ревностней других следит за чистотой, часто и

без всякой неловкости подметает пол, а иногда вечером или ночью во время дежурства у телефона

моет пол шваброй, чтобы жене наутро было меньше работы. Понятно, что «чистое» поведение

Мити невольно распространяется и на весь караул Каргинского.

* * *

Домой Роман возвращается вечером. Дом стоит тихий и грустный, будто покинутый и

преданный. Не заходя в его пустые стены, Роман сидит на крылечке. Буйным осотом в огороде

нельзя не любоваться. Но теперь его остаток можно и выкосить. Как здесь тихо и спокойно…

Попросил бы сегодня Каргинский остаться и на ночное дежурство, так остался бы в пожарке с

удовольствием: почему-то там куда комфортней, чем дома.

Все утренние планы сломаны. Сегодня он настроен на другую волну деятельности, и работа

дома не идёт. Тем более, что намеченного уже не нагнать. И всё-таки Роман заставляет себя

сходить к Захарову за литовкой. Сил для такой непривычной работы, как косьба, хватает

ненадолго. Взмокнув после первого же прокоса, Роман, оглянувшись, видит, что трава скошена

высоко, а кое-где оказывается лишь примятой. Не одно лето работая на сенокосе, он косил на

конной косилке, но руками – никогда. Отец бы за такую кошенину отчитал. Вот уж если нет навыка,

так нет. С досадой махнув рукой на такую халтуру, Роман ставит литовку под навес. На сегодня

хватит – учёба начнётся с утра.

Войдя в прохладный дом, он выпивает стакан холодного, бледного чая. И – всё! Руки уже не

лежат ни к чему. Сегодняшнее пребывание среди людей сдвинуло что-то внутри. Не пора ли

освободиться от одного пустого принципа, который установился как-то сам по себе? «Почему я

считаю, что из нужды мне нужно обязательно выбираться в одиночку? – спрашивает себя Роман. –

Разве мало одного примера с отсрочкой поездки за Юркой?» Да в его-то положении нужно,

напротив, максимально открыться, чтобы прочнее впаяться в непростую здешнюю жизнь.

После чая он отправляется к озеру и на открытый берег выходит как раз в тот момент, когда

солнце уже окончательно тонет в водном горизонте на фоне алого неба. «А ведь если существует

такая красота, – размышляет он, – значит, она должна быть кем-то воспринята, чтобы иметь хоть

какой-то смысл». Но эта мысль мимолётна, её не хочется додумывать. Не до того сейчас, не до

того. Всё это после, после…

Отыскав на берегу новую интересную коряжку, Роман возвращается домой и принимается

обрабатывать её. Зачем нужны